умной, сколь и привлекательной.
— Серьезно? — с удивлением переспросил ее Ганс. — Ты даже выступала в цирке?
Она широко улыбнулась:
— Да, конечно. И у меня даже осталось воспоминание об этом, — добавила она, задрав юбку, чтобы продемонстрировать маленький круглый шрам. — Вот, посмотри.
Ганс уставился на ее бедро.
— Это называется «неудачный двойной виток». Два моих страховщика ушли. Я упала плашмя на спину, и роликовая доска рухнула на меня сверху с восьми метровой высоты.
— Ты, должно быть, и подняться сама не могла.
— Не то слово. А ты, Морган? — с интересом спросила она, оглядывая меня с головы до ног. — Какой спорт предпочитаешь ты?
— Лопатку и мастерок.
Она, не спуская с меня глаз и посасывая кусочек китайской нуги, звонко рассмеялась.
Когда Маэ обращалась к мужчине, она выгибала поясницу, чтобы выставить вперед то, что, возможно, считала своим главным козырем. Ее попытки обольстить нас были так демонстративны, что я едва сдерживал улыбку, глядя на нее, хотя она, казалось, не обращала на это никакого внимания. Или она принимала меня за придурка, что было вполне вероятно.
— В таком случае я должна чаще ездить на археологические раскопы.
— Наверняка у вас будет много таких возможностей.
Несмотря на неоднократные попытки Маэ перейти со мной на ты, я не хотел этого делать, чтобы дать ей почувствовать, что не намерен переходить с ней на дружескую ногу.
Ганс ерзал, сидя рядом с ней на диване. Я терпел, пока он не начал задыхаться, словно собака, жаждущая, чтобы ее приласкали, и наконец решил поставить точку в этой гнусной комедии.
— Мелина забронировала билеты на самолет на завтра, — сказал я, собирая чашки, — а мне еще нужно утрясти кое-что сегодня вечером. Это отнюдь не означает, что я указываю вам на дверь, но…
— Могу я чем-нибудь тебе помочь? — с обворожительной улыбкой закинула удочку Маэ.
— У вас наверняка тоже есть свои дела, — ответил я, сопровождая такую же широкую, как у нее, улыбку ледяным взглядом.
Ей удалось сохранить радостное выражение лица, и только едва заметно задрожавшие губы выдали ее досаду.
— Значит, я приеду за вами завтра в семнадцать часов. Буду ждать внизу в такси.
Я дружелюбно пожал ей руку.
— Превосходная мысль.
— Я отвезу тебя? — весело спросила она Ганса, подкидывая на ладони ключи от машины.
Ганс уже готов был согласиться, но я положил свою железную руку на его плечо.
— Это очень любезно с вашей стороны, но еще час или два он мне будет нужен. Разве ты забыл, Ганс?
Он хотел было запротестовать, но я не убирал руку с его плеча.
— Да-а… — промямлил он с горестной улыбкой. — Надо закончить работу. Морган — рабовладелец.
Маэ бросила на меня насмешливый взгляд.
— В таком случае… я говорю вам «до завтра». Смотрите не заработайтесь.
Я закрыл за ней дверь, а Ганс, потирая плечо, выругался так, что покраснели бы солдаты в казарме.
— Если ты хочешь изображать из себя монаха, это твое дело, но не мешай наслаждаться другим.
Я бросил на него презрительный взгляд:
— Дуралей! Неужели ты ничего не видишь?
— Почему, вижу пару грудок, как…
Он сделал непристойный жест.
— Ганс… как ты думаешь, почему эта дамочка свалилась на нашу голову?
— Эта девочка провела здесь вечер, чтобы меня воспламенить.
Я кивнул, улыбнулся и схватил его за майку на груди.
— Маленький кретин!
— Мор, оставь меня!
Я приподнял его на несколько сантиметров, так что он касался пола только кончиками пальцев.
— Перестань! Перестань, черт побери!
— Это не девочка, — прошипел я в его искаженное лицо. — Это женщина, Ганс. Женщина, которая к тому же почти годится тебе в матери. И когда такая женщина заигрывает с таким ребенком, как ты, это значит, что она хочет сделать так, чтобы он во всем ей подчинялся. Это гадюка, которую Юрген подсунул, чтобы она шпионила за нами, несчастный клоун! — закончил я, отпуская его. — А ты торопишься броситься в пасть волку.
Он привел в порядок свою одежду и постучал пальцем по виску:
— Ты еще больше тронутый, чем отец! Тебе повсюду мерещатся подозрительные типы. Она нормальная баба, Мор, можешь мне поверить, я таких уже повидал.
— Ах да, ты донжуан! Олицетворение опытности!
— Ты думаешь, что все знаешь лучше всех, потому что появился на свет на пятнадцать лет раньше меня?
— Я знаю достаточно, чтобы определить шрам от пули.
Он побледнел, и его кадык на шее задвигался, а в горле что-то заклокотало.
— Ты говоришь это, чтобы припугнуть меня? — жалобно пропищал он.
Вздохнув, я отвернулся и, размахивая руками, зашагал по комнате.
— Мор! Мор, ты пошутил, ведь это не так? Мор!
Мы с Гансом воспользовались последним перед отлетом свободным утром, чтобы завершить инвентаризацию и попрощаться с полицейскими и Мадлен, которая настояла на том, чтобы мы позавтракали у нее.
— Эти несколько дней пролетели слишком быстро, — говорила она, насильно суя мне в руки печенье. — Мне будет недоставать вас и малыша.
— Полноте, — пытался утешить ее я, — уверен, что десятки людей готовы на все ради вашего печенья с орехами и кокосом.
Она с грустью улыбнулась мне:
— Больше всего Бертран любил это печенье. Я пекла его для него каждый четверг. В разумных количествах, — поспешила она уточнить, — из-за его холестерина. Мой муж его тоже обожал, — со вздохом добавила она. — Пусть он спит в мире.
— От чего он умер? — спросил Ганс, глотая два печенья разом.
Я пнул его под столом, он скривился.
— Разрушение центральной нервной системы, — снова вздохнула Мадлен.
— Что?
— Болезнь Альцгеймера, Ганс.
— А как ею заражаются?
Мой второй пинок он перенес с насмешливой улыбкой. А Мадлен дружелюбно, словно ничего не заметила, ответила ему:
— Ею не заражаются, мой мальчик. Это болезнь перерождения, которая проявляется в слабоумии.
Ганс вытаращил глаза.
— Прискорбные последствия изменений в структуре нервной системы. Атрофия коры головного мозга, атрофия долей мозга, местами. Это ужасная болезнь, Ганс, уж я-то знаю. — Она помолчала. — Я утверждаю это, потому что еще не забыла термины, это, пожалуй, хороший знак.
— Вы врач? — удивился я.
