И снова в воздухе повисло молчание. Наверное, Коннор считает ее сумасшедшей. Наверное, у нее и впрямь с мозгами не все в порядке.
Но он придвинулся ближе.
– Знаешь, я вовсе не так устал, как тебе кажется. Может, расскажешь мне про нее подробнее?
За всю свою жизнь Фредерика ни разу не осудила мать в разговоре с самой собой или с другими. И теперь чувствовала себя так, словно вот-вот совершит смертный грех.
– Она… моя мать, и я любила ее, но… – Девушка резко выдохнула и зажмурилась, не зная, как облечь в слова обуревающие ее чувства.
– Расскажи мне, какой она была, – попросил Коннор.
– Очень властной, – ответила Фредерика, глядя в потолок, – вздорной тиранкой. То и дело цитировала Библию, хотя в церковь мы никогда не ходили. Почти все на свете считала грехом.
Она опасливо взглянула на мужа. Но тот спокойно смотрел на нее, ожидая продолжения.
– Когда я подросла, она принялась придираться ко всем моим друзьям. Несколько раз я набиралась храбрости пригласить в гости одноклассников, но мать обращалась с ними так грубо, что дети уходили и больше не возвращались. А вскоре я и пытаться перестала. Она не позволяла мне одеваться как другие девочки, запрещала краситься и даже стричься…
– И другие дети над тобой смеялись?
– До этого даже не доходило. Если бы меня дразнили, это означало бы, что меня признали и заметили. Одноклассники просто смотрели сквозь меня, точно меня вообще не существует. Я была – никто. Маму это вполне устраивало: если весь мир погряз во грехе, значит, мне лучше держаться от него подальше.
– Ты была одинока?
Ей вспомнились бесконечные, похожие один на другой дни, когда ее игнорировали, не замечали, презирали… Она запиралась в спальне и мечтала… мечтала о том же, о чем мечтает любая другая девочка ее возраста. Однако Фредерика Линдси знала: ее грезам сбыться не суждено.
– Да, – прошептала она.
– А где был твой отец?
– Я никогда его не видела. А вот мать его знала – одну ночь, не больше. После того он исчез. Думаю, мать злилась на меня не меньше, чем на него, потому что я каждый день напоминала ей о допущенной однажды ошибке.
– Но со временем ты выросла, повзрослела. И все равно продолжала жить с матерью?
– Она болела. Я была ей нужна.
– Чем она болела?
Фредерика пожала плечами.
– Не знаю. То одно, то другое…
– То есть всем и ничем конкретно.
Точнее не скажешь! Фредерика так и не узнала, что же не так с ее матерью, потому что мать наотрез отказывалась вызвать врача. Однако же большую часть времени Дебора Линдси не вставала с постели и заставляла дочь прислуживать ей днем и ночью.
– А отчего она умерла? – спросил Коннор.
– От сердечного приступа.
– То есть причина смерти не имела ни малейшего отношения к ее загадочным болям и недомоганиям?
– Нет, не думаю… Со всей определенностью, нет.
– А что ты почувствовала, когда мать умерла?
Горло девушки свело судорогой. Как выговорить слова столь кощунственные? Если она только посмеет… посмеет произнести свои мысли вслух… с ней непременно случится что-нибудь ужасное.
– Ты испытала облегчение, – подсказал Коннор.
Фредерика уставилась на мужа. Те самые слова, что она боялась произнести, слетели с его уст!
– Нет, – быстро возразила она. – Не облегчение. Не совсем. Я…
– Фредди, – мягко произнес Коннор, – в двадцать четыре года ты вдруг обнаружила, что твоя жизнь – в твоих руках. И если ты поняла это только со смертью матери, так это не твоя вина, а ее. И я не думаю, что ты на самом деле ее ненавидела. Ты просто не находила с ней общего языка, а это вовсе не грех.
Девушка не моргая глядела в темноту.
– Но она со мной разговаривает, Кон! Ее голос звучит у меня в ушах, ни на минуту не умолкая. Она до сих пор твердит мне, что каждый мой поступок – это грех. Я слышу упреки матери днем и ночью, все время…
– Почему бы тебе не велеть ей заткнуться?
Фредерика рывком села в постели.
– Что?!
– Говорю же: прикажи ей заткнуться. Господи, Фредди, она тебе и с того света покоя не дает! Но ведь
