Они отправили меня в мою комнату и велели лечь спать, чтобы набраться сил перед завтрашним испытанием.
Я лежала на кровати без сна, думая о том, что же будет завтра. Похоже, проклята вовсе не Жюли. Проклята я. Из‑за меня погибли Джим и Натали, а Виола стала вампиром. Друзья и близкие люди уходили из моей жизни. Сначала настоящие родители, я даже не помнила их, лишь видела во сне… Затем — Джим, верный друг, отдавший за меня свою жизнь. Потом те, кто вырастили и воспитали меня, затем Вика и Димка… Неужели я приношу несчастья? Неужели моя судьба — одиночество? И именно сейчас, когда я встретила самого лучшего в мире парня и только начала мечтать о счастье!
Я прижала к себе смешного плюшевого зайца и вдохнула шедший от него запах пыли и каких‑то легких сладковато‑горьких духов. Неужели я брошу здесь и этого друга, как в том стихотворении про войну, когда спасающие свои жизни немцы оставили в штабной машине куклу.
Неужели я такая же, как они, и тоже легко могу бросить и предать своих друзей? А затем — спокойно жить, зная, что обрекла их на смерть?…
Надо обязательно что‑то придумать. Я придумаю что‑нибудь…
Было тихо. Такая тишина всегда царила в этом доме. Густая, липкая, ощущаемая почти физически. Мне казалось, что, если бы даже в комнате было окно, я все равно не смогла бы увидеть ни звезд, ни солнца…
Я шла по коридору, прижимая к себе Морковкина. Коридор был узким и бесконечно длинным. Наверное, мы продвигались по нему уже не менее часа. Темно‑серые стены, голый бетонный пол, высокий потолок, смутно белеющий высоко над головой… Кто‑то говорил, что идти легко — надо просто попеременно переставлять ноги: правая‑левая, правая‑левая. Но мне казалось, что я пробираюсь сквозь густой тягучий туман, каждый шаг давался с трудом, будто на ноги навесили пудовые гири.
Звук моих шагов эхом отдавался от стен, и иногда мне вдруг казалось, что за нами кто‑то идет. И тогда сердце панически колотилось в груди, я оглядывалась — никого — и с облегчением переводила дыхание.
— Не бойся, Морковкин, все будет хорошо, — успокаивала я плюшевого зайца, глядящего на меня добрыми доверчивыми глазами.
Мы шли и шли, и, наконец, вдали показался светлый прямоугольник. Выход!
Я бросилась вперед, а за спиной — или это только мне показалось? — хрипло засмеялись.
Коридор закончился неожиданно. Так, как порой заканчиваются кошмары. Буквально шаг — и я очутилась в комнате, освещенной неярким, будто пыльным светом. Посреди комнаты находился постамент, задрапированный черным бархатом — совсем как тот, который я видела в комнате казней.
На противоположном конце помещения виднелась дверь, и я почему‑то была абсолютно уверена, что она ведет наружу, на свободу.
Стараясь не приближаться к постаменту, я обошла его по большой дуге. Вот и дверь. Только бы выбраться! Только бы спастись!
— Не бойся, Морковкин, — прошептала я, потому что сама ужасно боялась.
Массивная бронзовая ручка в виде головы оскалившегося льва неприятно холодила пальцы. Я повернула ее, толкнула дверь — и ничего…
Единственная дверь, ведущая наружу, мой последний шанс на спасение, была заперта.
Я крутила ручку, колотила в дверь кулаками — ничего не помогало. Теперь я ясно слышала, как из темного коридора кто‑то мерзко хихикал.
Страх колотился в висках, заполнял мое тело без остатка.
В поисках выхода я огляделась и вдруг заметила, что покров на пьедестале отдернут. Под ним находилась огромная черная плита, к которой была привязана хрупкая бледная женщина. Жюли.
— Полина! — позвала она, и я приблизилась к камню, не в силах отвести от нее взгляд. — Убей меня, Полина, и ты получишь свободу. А еще — силу. Твоя сила ждет тебя — нужно только перерезать мне горло.
Она жутко улыбнулась.
— Нет! — крикнула я, отступая на шаг. — Я не могу! Я не хочу! Мне не нужно!
— Вспомни, Полина, как это приятно, когда сила вливается в тебя. Просто впусти ее! Позволь ей вырваться наружу!
Я почувствовала покалывание в кончиках пальцев. Почему бы и вправду не впустить в себя силу? Тогда мне уже не придется бояться — пусть это они, те, кто преследуют меня в темноте, боятся меня.
Я шагнула к Жюли.
— Вот видишь, как это просто, — похвалила она, — ну теперь убей же меня, как ты убила Морковкина.
Я взглянула на свои руки. В правой руке у меня был нож — черный и гладкий, будто целиком вырезанный из какого‑то камня, а в левой — смешной плюшевый заяц, из распоротого брюха которого на пол вывалились комья грязно‑серой ваты.
— Не‑е‑е‑ет! — изо всех сил закричала я.
И проснулась.
Плечо ужасно горело в том самом месте, где некто или скорее нечто оставило свой след после прошлого ночного кошмара. Я спустила лямку ночнушки: ничего, наверное, мне просто показалось. Сны опять принялись преследовать меня.
Спокойнее. Не нужно беспокоить Артура. У него и так достаточно проблем из‑за меня. Я осторожно перевела взгляд на Морковкина. На секунду мне показалось, что его брюхо вспорото и оттуда торчит кусок ваты. Но нет, это, к счастью, всего лишь блик от включенной лампы. Все в порядке. Как сейчас мне нужен тот, кто объяснил бы, что со мной происходит, кто помог бы разобраться в мире и в себе.
— Мама, ну почему ты оставила меня? — прошептала я, и вдруг мне почудилось, будто кто‑то ласково коснулся волос, едва ощутимо провел по щеке, а в воздухе пронесся сладко‑горький аромат духов. — Все будет хорошо, — прошептала я и, как ни странно, мгновенно уснула.
Остаток ночи я проспала без сновидений и проснулась довольно бодрой, даже выспавшейся.
Но главное: в голове, словно сам собой, возник новый план. Осталась сущая ерунда — уговорить на него Артура и Жюли.
Сигналом к действию должна послужить сирена пожарной сигнализации.
Часть II БЕГУЩИЕ В НОЧИ
