изредка на огромной скорости проносились черные блестящие автомобили с мигалками. Вдоль парапета один к одному приткнулись закамуфлированные грузовики, фигурки автоматчиков растянулись в цепь. Купола Ивана Великого, Благовещенского и Архангельского за зубцами стены отсвечивали тускло, и над ними — с круговым заходом на Москву-реку — низко кружили военные вертолеты.
— Может, у них это… Опять переворот какой… В августе-то? Сам Бог велел. — Рашпиль обернулся к Кеше-Реактору, товарищу по несчастью. Это был низенький, почерневший и шелушащийся, словно в окалине после огня, мужичонка с абсолютно лысой «пропеченной» головой, бугрящейся от старых и кровоточащей свежими шрамами, царапинами, кровоподтеками. Он безнадежно матерился, прикладывал на лоб и темя мокрую тряпку, швыркал носом.
— У них, может, переворот… — простонал Кеша. — А как колокола ахнули в Кремле… Да по всей Москве загудело! Я думал, оглохну.
— Колокола, да? — удивился Рашпиль. — А у меня чо-то в башке гудит… В ушах звон… Ба-бамс! ба- бамс!
— Ну! Тебя как один «альфа» прессанул прикладом… Ты сразу кильдым сделал, без задних ног валялся. А по Кремлевке потом Крестным ходом пошли. Хоругви там, иконы, все в золоте, блестит. И вертушки зависли до кучи. И колокола ахают. Может, и в Царь-колокол бухнули. У меня чуть крыша не поехала.
Блеклый свет едва рассеивал темноту внутри бетонного чрева. Свод трубы уходил в бесконечную черноту, свиваясь в подземельях с городской системой водоотвода. Если сделать с десяток шагов от жерла сброса в глубину — трубу перекрывает сваренная из толстой арматуры решетка. Оттуда, из зарешеченного мрака, вырывался мутный поток сточных вод. Он устремлялся меж двух «берегов» — возвышающихся бетонных площадок, заваленных обломками ящиков, обрывками картона, пластиковыми бутылями и прочей мерзостью, обычной для бомжатников, — и с клокотанием, закручивая пенные водовороты, выхлестывался в реку.
— Да они ищут чего-то… Все с миноискателями… С овчарками… Озверели… — Кеша-Реактор опустился на колени и ползал, собирая в пачку «Примы» раздавленные сигареты: весь запас курева. — Еще вместе с «омонами» сюда какой-то старый хрыч волосатый приперся… видел? Рамка у него такая из проволоки… Все вертел ею… — хрипел Кеша, тяжело дыша от усилий.
— Это лозоходец, — Рашпиль скривился от боли, переждал приступ, качнувшийся в затылке, перетекший в сердце, отдавшийся в руке. — Ну, это… экстрасенс как бы. Биоэнергетику там всякую определяет.
— Я же говорю, ищут чего-то. А после «альфов» два хмыря залезли… В костюмчиках такие, прикинутые. Корочки мне под нос суют, отдел «К». Давай пытать, стоит ли у нас тут ни-ле-цинь… цинь-ле- зи… Короче, нет ли у нас на компах пиратского софта? Я им прогоняю: куралтай-муралтай! И вырубился.
По ходу дела Кеша-Реактор сунул кулаком в кучу тряпья: — А Вайна-то как отделали! Ласты бы не склеил. Смердеть тут будет. — Однако под кучей заворочался (слава богу, живой) Вайн — третий обитатель «торчка». (Поскольку Вайн никогда не вставал: больной и угасающий, он вечно валялся, имея «постоянную» (и вероятно последнюю) «прописку» в этой трубе — то ретивые стражи порядка вкупе с вояками просто лупили дубинками по мычащей груде рваных телогреек и одеял. «Только туберкулезного сифилитика- спидоносца не трогайте! Его сюда из лепрозория умирать отправили!» — вопил Кеша, и сам сбитый с ног ударами тяжелых ботинок. Но тем троица и спасалась от неминуемого выселения с занимаемой «жилплощади». Милиционеров, омоновцев, кантемировцев и бойцов «Альфы» — стоило им услышать про букет страшных болезней — тут же, как ветром выдувало из зловещего рассадника заразы).
Катера МЧС то и дело вспарывали пенные буруны, сновали надувные моторные лодки с напряженными фигурами десантников, ощерившихся дулами автоматов. Медленно прошел «Академик Курчатов» с множеством антенн, вращающимися лопастями огромных локаторов.
Бодро протарахтел минный тральщик. Один раз из зависшего над рекой вертолета повыпрыгива-ли и скрылись под водой аквалангисты. Было похоже, что в центре столицы развернуты какие-то невероятные учения… не то поисковиков, не то спасателей.
Вдруг с середины реки к их трубе, заложив крутой вираж, рванулся мощный серебристо-обтекаемый катер! Что-то вроде водоплавающего аналога «Lexus» последней модели. В хромированных дугах, с мигалкой, затемненным ветровым стеклом, черным флажком — череп и перекрещенные кости — на носу. За рулем, широко расставив ноги, стоял широкоплечий амбал — и рядом точно такой же. У обоих зеркальные очки, к уху у того и другого прицеплены радиоклипсы. На шее у рулевого болтался огромный бинокль, а у другого (капитана, наверное?) — ярко-оранжевый раструб мегафона. Катер сбавил ход и крутанулся, подняв волну, ударившую пенной мутью в жерло водосброса. Биноклевладелец вскинул линзы, уставил в Рашпиля. (Кеша-Реактор ни жив ни мертв уполз куда-то в темноту). В мегафон гаркнули: — Эй-уй! Вы кто там? Жулики?
— В натуре, братва! мы жулики! у нас ничего нет! — Рашпиль скорчился, воплощая крайнюю степень падения на социальное дно, вытянул обезображенную руку.
Крутые парни переглянулись. Мегафонный рык гулко отдался под сводами трубы: — Да нам ничего и не надо! А кто у вас за смотрящего?
— А-а… у нас это… там! — Превозмогая боль, он указал раздувшимся поленом руки в сторону Кремля (кирпичный цвет кремлевских башен совпадал с растекшейся от локтя до кисти багрово-сизой гематомой).
Громкоговорящий парень, явно озадаченный, пробормотал: — Да у нас тоже вроде там… смотрящий… — чуткое устройство подхватило его слова. — А вы это… Короче! Здесь такая стопудовая хренотень не проплывала?!
— Не, братаны! ничего не проплывало! — откликнулся Рашпиль.
— За базар отвечаешь?
— Зуб даю! отвечаю! у нас тут братуха помирает! ухи просит!
— Ну пусть передает на тот свет привет солнцевской братве от пацанов. У нас тут все чики-пики. А если чо, мы тебя вздернем на рее, понял?
Взревел двигатель, ухнула волна, джип класса «река-море» пошел утюжить акваторию.
…А этим-то чо надо? — Реактор выполз из мрака на свет божий.
— «Чо те надо, чо те надо»! — передернул Рашпиль, натерпевшийся страху. — То же, чо и другим. Чо они гоношатся с утра самого?!
— Давай допьем, тут осталось… А то опять пришкандыбают. — Кеша притащил канистру из беловатой полупрозрачной пластмассы; в ней плескалась темная жидкость. — Хоть это не раздавили… Бесы…
Рашпиль приковылял, кряхтя опустился на раздолбанный ящик. Выпили из смятых пластиковых стаканчиков — и тут же добавили, проваливаясь в мутное забытье. «Э-э… м-м-мы-ы… э-э!» — подрваньем заворочался Вайн, протянул дрожащую руку со стаканчиком. — Ишь ты… чует… Жив курилка! — Кеша- Реактор налил полный. Рука исчезла, под тряпьем забулькало. — Подфартило нам с этим Вайном… Десантура-то как подплыла… Так и застремались газовой атаки… — («Э-э… м-м-мы-ы… э-э!» — процедура с наполнением стаканчика, его исчезновением и бульканием повторилась.) — А собачары их всеми четырьмя лапами уперлись. Только бы сюда не лезть.
— Да если надо… наша десантура… хоть к черту в пекло полезет… — возразил Рашпиль. — А тут видят… сидят два нормальных жулика. Ас третьим куралтай приключился. Ну, чо они полезут. Им собак беречь надо. Чтоб нюх не отбился.
Задымили сигаретами. Кеша прикурил и сунул полагающуюся Вайну в его черную вылезшую клешню.
Бурый и грязный (для троих оказавшихся здесь) — в некотором смысле поток Бытия — нес всевозможный мусор и источал зловоние, с утробным урчанием протекая мимо. Выпитое «вино» не навевало, конечно, «чудные грезы» — лишь немного затуманивало и приукрашивало окружающее. Два «нормальных жулика» так давно бомжевали, что в их мозгах, вытравленных алкоголем, не возникали обычные человеческие связи с действительностью. Никакой дружбы между ними не было. С наступлением лета каждый поодиночке (болтаясь зиму где придется) перебирался в эту трубу. В центре шакалить сытнее. Вайн же валялся здесь всегда — и зимой, возможно? и что он жрал? и жив ли на самом деле? — не
