Там, где престол сатаны. Том 1

это правда. Пусть безнадежная, безрадостная, жуткая – но правда! Теперь только и слышишь повсюду эту ложь отвратительную, только и видишь эти рожи бессмысленные, но с печатью торжествующего превосходства, только и ощущаешь везде всеобщую дрожь – как бы не отобрали, не арестовали, не убили, и в конце концов этой подлой дрожью трясешься и сам. Не-ет, – покачал головой Василий Андреевич, – семипудовой купчихи им будет мало.

– Вы о чем?

– А помните, может быть, – мечта черта у Ивана Карамазова: воплотиться в семипудовую купчиху. Мало, мало им будет купчихи! Им вся Россия нужна. В нее залезть – в душу, плоть, в березу, в речку нашу Покшу – и все отравить. А ты перед ними бессилен. В самом деле: что я могу?! Взять винтовку и этого Ваньку Смирнова пристрелить как бешеного пса? У меня рука не поднимется убить. А им человека прикончить… Короче, – оборвал себя Ермолаев и заговорил с подчеркнутой сухостью. – Не сочтите экзальтацией, игрой нервов, вызванной обстоятельствами как очень личными, так и сугубо общественными, и тем более помрачением рассудка… я в здравом уме и памяти абсолютно твердой… но я готов поверить, что мы либо накануне прихода Антихриста, либо Он уже с нами. Здесь, – уточнил Василий Андреевич. – В Сотникове. В России.

– О предложенных Честных Дарех Господу помолимся, – раздался с амвона густой рык младшенького.

– Господи, помилуй, – тихо пропел в ответ хор.

– О спасении державы Российской и утолении в ней раздоров и нестроений, – поглядывая в служебник, в котором был у него заложен листок с молитвой, Поместным собором включенной в просительную ектенью, продолжал Николай.

«За год не выучил, – с неприязнью подумал о. Петр. – Все некогда… Да и зачем ему?»

– Вразуми и укрепи всех, иже во власти суть, и возглаголи в них благая о Церкви Твоей и всех людех Твоих, – старался брат-диакон, должно быть, надеясь, что старший его побранит, но христианской и братской любви ради помилует.

– Подай, Господи, – от всего сердца вздохнули певчие.

– И вы полагаете, что Ваньку Смирнова и его товарищей по власти можно вразумить? – не без насмешки спросил Василий Андреевич.

Отец Петр поправил и без того устойчиво стоявший аналой.

– Нам с вами – вряд ли. Но молитва не к нам обращена – к Богу. Ему же все возможно… Был яростный гонитель Савл – стал апостол народов Павел; был Клавдий, римский трибун, которому по долгу службы надо было казнить святого Хрисанфа, – а стал мучеником Христа ради и пошел на смерть со своими сыновьями. Был… Ах, Василий Андреевич, милый вы мой, дорогой человек, подобным свидетельствам воистину нет числа. А мы разве другие люди? Не того же Бога дети? Не по образу и подобию Отца нашего сотворены? Он позовет – и разве мы не пойдем к Нему?

– Но ведь не зовет! – с болью воскликнул Ермолаев.

– Бросьте! – немедля и резко ответил ему о. Петр. – Он каждый день, каждый час, каждый миг вас зовет, но вы, будто броней, закрылись скептицизмом… вполне, кстати, ничтожным… и травите себе душу сетованием, что вы у Господа не сын, а пасынок. Доверяйте Богу! Ему всего лишь и нужно ваше доверие, но полное, без всяких недомолвок, задних мыслей и тем более усмешек. Доверьтесь Богу – и вы непременно встретитесь с Ним. Я не знаю, как это произойдет – случится ли с вами чудо мгновенного озарения, и вы, подобно апостолу, воскликните от полноты сердца: Господь мой и Бог мой! либо встреча с Ним будет итогом вашей долгой и трудной борьбы с собственным – не скажу: неверием, а недоверием – и тогда вслед другому апостолу вы молвите с надеждой, наконец-то преодолевшей ваш разум: верую, Господи, помоги моему неверию!

Мне, Господи, помоги. Силой Духа Твоего Святого сделай слово мое молотом, дробящим сомнения. Пламенем, возрождающим душу. Водой нового крещения для смущенного жизнью раба Твоего. Пастырь, убереги овцу от волков, вокруг ходящих.

Сказать: бытие Божие вне нашего сомнения, ему неподвластно, им неразрушаемо. Мы тварь, изваянная Творцом, но испорченная человеком. Бог мучается грехами нашими и зовет к Себе всех блудных детей Своих и тебя зовет. Еще сказать: Авраам Господу поверил и, не зная, куда идет, двинулся в путь далекий, к земле обетованной, которую Бог указал ему. Авраам поверил – и неплодная Сарра уже в преклонных годах зачала от него и родила сына-первенца. Авраам поверил – и готов был принести в жертву возлюбленное чадо свое и с ним вместе упование на обещанное Богом умножение потомства. Помните ли вы, как это было? Помните ли отца, взявшего огонь и нож и на бесхитростный вопрос сына: а где же агнец для всесожжения? – ответившего с потаенной мукой: «Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой»? Помните ли покорного отцу и кроткого Исаака, безропотно давшего себя связать и молча улегшегося на жертвенник с приготовленными дровами? Руку Авраама с ножом, простертую над Исааком, помните? Со слезами на глазах я перечитываю всегда это место. И думаю: а был бы у меня сынок, о котором пока понапрасну мечтаем мы с Богом мне данной женой, – смог бы я уподобиться Аврааму? Само собой, ни сном ни духом при этом не ведая, что в последний миг посланный Господом Ангел остановит мою занесенную для смертельного удара руку. Страшный вопрос. Душа трепещет в испуге и замирает, оцепенев. Подлый рассудок мой мне шепчет, что Авраамово жертвоприношение возможно лишь для человека, не только ощущающего Бога как несомненную реальность – в конце концов, хотя бы проблески подобного чувства случаются и у нас, грешных, – но, главное, относящегося к Творцу с простотой, доверчивостью и требовательностью младенца. И если б вы знали, милый вы мой, как в такие минуты одолевает соблазн успокоить себя признанием собственной слабости и навсегда оставить без ответа страшный вопрос! Но отвечать – надо. Бог нас спрашивает. И что нам сказать Ему – мне, вам, всем нам, семени Авраамовому, умножившемуся, словно песок земной? Только один у нас есть ответ: да будет воля Твоя, как там, на небесах, так и здесь, на земле.

– Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы.

Опять Николай голосом хвалится.

Сейчас престол будет целовать и потянется о. Александра лобызать в плечо.

Не положено по уставу диакону лобызать священника.

Александр должен ему указать.

У о. Петра в висках застучала кровь. Младшему ни к священным сосудам прикасаться, ни к жертвеннику, ни к престолу… Священная трапеза не для него. По мягкосердечию своему старший брат попускает, дозволяя недозволенное.

Хор пропел: «Отца, и Сына, и Святаго Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную». Пока Григорий Федорович не опустил руку, Анечка Кудинова старалась, всех дольше вытягивая последний звук. И так тихо стало на мгновение, что во всех углах храма можно было услышать стук сапог Николая, из амвона выходящего на солею, и его нестеснительное покашливание.

– Кхе-кхе, – исторгал из своей глотки младшенький, готовясь встать перед народом, поклониться и во всю мочь прорычать: «Двери, двери, премудростию вонмем!»

Он вышел. Тотчас, отдернутая о. Александром, поплыла вбок завеса царских врат, открывая взорам малого стада престол, светильник на нем с семью горящими едва заметным светлым пламенем свечами, запрестольный Крест с пропятым Спасителем и Христа Вседержителя, изображенного в средней части алтаря, за Горним местом, с поднятой для благословения рукой.

– Что же до Антихриста, – продолжал о. Петр, отмечая сосредоточенное, почти угрюмое выражение, с которым внимал ему бывший директор, – …нет, я вам скажу сначала о Ваньке Смирнове. Ведь я его знал еще Ванечкой, чудесным ребенком, умненьким, добросердечным, хорошим сыночком достойных родителей. Его превращение, его, если хотите, антипреображение – не в свет, но в тьму – происходило на моих глазах. Россия падала – и он вместе с ней. Можно наоборот: он был соблазнен – и вместе с ним Россия. Еще я хочу вам сказать, что он – Ваня, Ванечка, Ванька – неотъемлемая часть наша, с нами единокровная, единого с нами корня побег, одного дерева плод. Все худшее наше он взял. В нем наше зверство, которое мы в себе не смогли подавить и которое из нас вырвалось и в нем воплотилось. Я себя перед ним ощущаю бесконечно виновным, хотя, как и вы, временами не могу избавиться от недоброго к нему чувства. Ведь Ванечка у нас в Сотникове все церкви закрыть хочет и монастырь. Само собой, не только он к этому стремится – они там, по-моему, все против Бога ополчились, но у Ванечки, знаете ли, злоба к святыне какая-то особенная, мне