Доктора Боголюбова это почему-то совершенно не трогало, и он отвечал с поразительным и несвойственным ему цинизмом вроде того, что потеряем – найдем нового. Кузьмич в ответ осуждающе сплевывал в приспущенное окно и говорил, что ты, доктор, в последнее время совсем оборзел. Делом бы лучше занимался, чем всякую херовину искать. Вон и по башке схлопотал, чтоб не совался куда не просят. В больнице они шли бесконечным подземным коридором со стенами, выложенными когда-то белой кафельной плиткой. По выщербленному полу грохотали каталки, все почему-то не с больными, а с наваленными на них грудами грязного белья, из-под которого – заметил, но совсем не удивился Сергей Павлович – торчали то желтые худые ноги, то руки, тоже худые и желтые, с отросшими в предсмертной болезни длинными ногтями. Голова заболела. Он обхватил ее обеими руками и шел так, не глядя по сторонам и позабыв о своих спутниках и о больном, которого они везли в приемный покой. Глубочайшая тоска овладела им, словно этот коридор с закрашенными черной краской матерными словами, фашистскими знаками, похабными рисунками и паутиной под потолком, откуда ее ленилась сметать нерадивая уборщица, вел к концу его жизни, в одиночество, мрак и пустоту.
Толкнув дверь, он оказался в комнате сплошь серого цвета. Серый свет угасающего зимнего дня падал из узкого окна. Землисто-серыми были лица трех сидящих за столом людей: женщины преклонных лет с трясущейся головой в белой косынке с черепом и скрещенными костями на ней и двух мужчин справа и слева от нее неопределенного возраста, в халатах разного цвета: один в синем, другой в черном, но с одинаковым недобрым выражением холодных серых глаз. «Привез?» – едва слышно спросил один из них, и, как на морозе, пар вылетел изо рта у него. Сергей Павлович молча кивнул на каталку за спиной. Старуха с трясущейся головой проскрипела: «Сюда давай». Доктор оглянулся: ни студиоза, ни Кузьмича в комнате не было, а на каталке лежала против обыкновения не прикрытая даже простыней, нагая цветущая девушка с длинными русыми волосами и высокой грудью с ярко-алыми, будто только что страстно целованными сосками, чем-то напомнившая ему Олю. Он перекрестился. «Ну-ну! – грубым голосом прикрикнула на него старуха, сняла и перевязала потуже косынку с черепом и костями, под которой у нее оказалась совершенно лысая голова. – Тоже мне, Войно-Ясенецкий выискался. Не туда попал, милок. Ну давай, давай ее сюда».
Изо всех сил стараясь не смотреть на неподвижно лежащую красавицу, особенно на ее поросший густыми каштановыми волосами mons veneris,[57] но однажды все-таки не удержавшись и взглянув и на лобок, и на все, что ниже, Сергей Павлович поймал на себе ее ответный манящий взгляд и, покраснев, тут же отвел глаза. «А стыдливый нынче доктор пошел», – ухмыльнулся обладатель черного халата. «Одно притворство и ханжество, – широко зевнул другой, в халате синем, предъявив рот, полный стальных зубов. – Ты на ее сосочки глянь. Он ими всласть поиграл, покуда ехал». – «Как вы смеете!» – Серей Павлович ударил кулаком по столу, накрытому серой скатертью. Что-то, кажется, звякнуло.
Он открыл глаза, вздохнул, и снова провалился в тот же сон. Опять он оказался в серой комнате, только теперь там появился четвертый – рыжебородый, с глазками цвета бутылочного стекла и одутловатыми щеками, испещренными красноватыми склеротическими прожилками. Он был в подобии епископского облачения – даже панагия висела на груди у него, но, приглядевшись, Сергей Павлович увидел, что изображена на ней какая-то женщина с распущенными волосами и со зловеще-красивым лицом. «Смотрели?» – деловито осведомился рыжий и, не дожидаясь ответа, короткими пальцами, на фалангах поросшими рыжими волосами, быстро ощупал девушку, помял ей грудь, проник в лоно и буркнул, что готова вполне. «Мертва?!» – каркнула старуха с черепом и скрещенными костями во лбу. «Мертвее не бывает. А впрочем…» Он приложил панагию к ее рту. «Поцеловала – значит, мертва». – «Как мертва?! – завопил доктор Боголюбов. – Я ее сюда к вам живой привез!» – «Удалить», – велел рыжий. Сзади крепко схватили Сергея Павловича за руки и повлекли к выходу. Упираясь, он видел, как девушку перенесли на стол и как старуха с трясущейся головой принялась кружить возле нее, приговаривая: «Мать и отца вырви из сердца. Младенца брось собакам. Излюбленной причастницей будешь в часовне земных мерзостей, а другой церкви нет и быть не может!» И у нее тоже вылетал изо рта пар.
Со слезами брел он неведомо где и незнаемо куда, пока не увидел впереди босую женщину в легком платье. Она шла легко, быстро, помахивая руками, в одной из которых была плетеная корзинка. Это мама! – со смятением и радостью догадался он и, догнав ее, изумленно спросил: «Мама?! Это ты? Правда? Я тебя давно мечтал увидеть…» – «А ты что-то постарел, сынок мой, – нежной ладонью она провела по его лицу, а он, как щенок, ткнулся губами в ее руку. – Устал? И небритый. Ты почему не бреешься? Или бороду отпускаешь? – Она засмеялась, тихо и грустно, и внимательно посмотрела на него. – Нет. Тебе не пойдет. Твой папа как-то попробовал обзавестись бородой, я его просила: не надо, Паша, тебе нехорошо. Ужасно он на меня рассердился. А ты не сердишься?» – «Да какая борода, мам! Я с дежурства. Сутки дежурил. А там и поесть некогда бывает, не то что побриться». Она встревожилась: «Но ты поел все-таки, Сережинька?» – «Кажется, – легко махнул он рукой и этой же рукой обнял маму за плечи. – Голубушка ты моя… Ты даже представить не можешь, – голос у него дрогнул, – какое мне счастье тебя увидеть… Я по тебе так скучаю. Мне, мам, тебя и вспоминать не надо. Ты у меня вот здесь, – он указал себе на грудь, – всегда, все время… Но я-то тебя помню, а ты? Отчего ты во сне ко мне не приходишь? Разве это запрещено? А мне легче было бы. Ты бы мне во сне что-нибудь шепнула, а я бы потом думал, что ты хотела мне сказать». – «Будто ты не знаешь, что я тебе скажу», – с мягкой укоризной заметила мама. «Все равно, мама, все равно! – Сергей Павлович прямо-таки захлебывался от счастья. – Ну побранишь ты меня, поругаешь, что дурно себя вел, выпил лишнее или с какой-нибудь девушкой… да! ты разве не знаешь, у меня давно никаких девушек… у меня Аня, и у нас, наверно, будет сынок, тебе внук. Мне кажется, она чем-то на тебя похожа, хотя я твоего лица почти не помню, а фотографий папа не сохранил. Но похожа, правда?» – «Правда», – с грустной улыбкой кивнула мама. «Ты грустишь?» – «Мне, Сережинька, грустно, что мы с тобой далеко уж очень друг от друга и что я помочь тебе ничем не могу. И что я так рано тебя оставила…» – «Не беда, мама! Мы ведь теперь вместе? Всегда будем вместе?!» Она снова, но на сей раз куда медленней, как слепая, провела ладонью по его лицу и сухо, и горько промолвила: «Всегда».
Рука об руку, в молчании, они прошли еще несколько шагов. Громкий стук тут раздался. «Тебе пора», – сказала мама, будто провожая его в школу, и со щемящим чувством Сергей Павлович стал медленно всплывать на поверхность, в самом прямом смысле приходить в себя, просыпаться.
Почему он ее спрашивал, всегда ли теперь они будут вместе, и почему с такой горечью она ему отвечала, что всегда? Такова была его первая по пробуждении мысль.
В дверь еще раз стукнули, Сергей Павлович откликнулся, и со словами: «Ну, как тут наш больной?» вошел Игнатий Тихонович со свертком в одной руке и авоськой – в другой.
Старичок Столяров первым делом отметил целительную силу крепкого сна, сомнений же в том, что сон был богатырский, у него нет, ибо он стучал трижды и с каждым разом все сильнее.
В комнате стемнело. Игнатий Тихонович зажег свет, придирчиво осмотрел московского гостя и по крайней мере его внешним видом остался доволен. Румянец на щеках! И в глазах бодрость. Теперь чрезвычайно важно, как поведет себя ваш организм, когда из горизонтального положения он перейдет в вертикальное и, кроме того, попробует двинуться в нужном ему направлении. Сергей Павлович взялся это незамедлительно проверить и сначала осторожно сел на постели, а затем с не меньшей осторожностью встал на ноги. Его шатнуло, и он вынужден был ухватиться за тощее плечо летописца.
– Рад был оказаться рядом, – церемонно промолвил Игнатий Тихонович и прибавил, что после пережитых накануне потрясений нужна сугубая постепенность.
Никто не собирается оспаривать медицинские познания Сергея Павловича, но житейский опыт и здравый смысл тоже кое-чего стоят. Сосулька ли упала, не дай Боже, на чью-нибудь голову, что иногда случается в нашем городке, но обходится преимущественно легким испугом и незначительным ушибом, главным образом из-за малой высоты домов Сотникова, которая не позволяет массе оледеневшей и принявшей красочную форму воды набрать нужное для основательного удара ускорение. H в граде Сотникове ни в одном месте не достигает высоты Пизанской башни, с которой как будто бы праздно, но на самом деле с глубоким смыслом бросал на землю разнообразные предметы знаменитый Галилео Галилей. Все ученые – великие шалуны. А кто не шалун – тот не ученый. При имеющихся условиях V и G, каковая, как всем доподлинно известно, является константой, не создадут более или менее опасного давления килограмма на сантиметр площади (кг/см). Но и при таких малозначительных неприятностях следует хотя бы день провести в покое, возлежа на кровати, однако ни в коем случае не на пышной и вдобавок любовно
