— Да, конечно. — Голованов расцвел в улыбке, прогоняя в памяти весь тот час, в течение которого они утюжили тему с Вассалом. Он хорошо помнил, что представился своим соседям по этажу «Головановым», и этот «Голованофф», как было записано в его паспорте, говорил о многом. Хозяин «Атланта» не поленился проверить, кто на самом деле живет в спаренном люксе, а это значило, что он действительно клюнул на «гостя из Германии». — Господин Похмелкин, Василий говорил мне, будто вы…
— Именно об этом я и хотел с вами переговорить, — мгновенно отреагировал Ник. — Думаю, мое предложение должно заинтересовать вас и вашу компанию.
— Да, Василий уже намекал мне. И если ваше предложение будет действительно интересным…
— Можете не сомневаться.
— Рад слышать. И когда вы предлагаете?
— Когда?.. — хмыкнул Похмелкин-младший. — Хотелось бы, естественно, познакомиться с вами прямо сегодня, однако, к моему великому сожалению…
Он умел изъясняться, этот господин Похмелкин. Видимо, не прошли даром уроки Похмелкина- старшего, когда тот впаривал своим избирателям развесистую клюкву.
— Давайте договоримся так. Буду звонить вам в двенадцать. Вас это устроит?
— Буду ждать.
Голованов передал мобильник явно довольному Вассалу, и тот широчайшим жестом пригласил их к столу.
— Удобно ли? — засомневался Голованов, покосившись на своего «телохранителя». — Я, конечно, не понаслышке знаю о русском хлебосольстве, но-о… столь дорогой стол… Вы и без того на коньяк уже потратились.
— Ах, прекратите! — артистическим взмахом руки остановил красноречивый изыск «немца» Вассал, даже не пытавшийся скрыть своих чувств. — Будем у вас в Германии, надеюсь, и вы нас угостите. А пока что вы наш гость. — Он засмеялся и добавил: — К тому же, полагаю, надо закрепить нашу дружбу.
Этот жучила брал быка за рога, и Голованову оставалось только переглянуться с Агеевым. Тот пожал плечами. Мол, вы хозяин — вам и решать.
— Хорошо, — наконец-то сдался «господин Голованофф».
На этот раз стол вел прирожденный диджей Василий Первенцев, артистически рассказывая еврейские и детские, армянские и солдатские, да и просто смешные анекдоты, и только Чудецкий все так же уныло сидел за столом, поглощая при этом рюмку за рюмкой и, видимо, совершенно не ощущая вкуса коньяка. И естественно, что гости не могли не обратить на это внимания.
— А почему наш Дмитрий такой кислый сегодня? — с оттенком отеческой заботы в голосе поинтересовался Голованов.
— А, не обращайте внимания, — махнул рукой Вассал. — Просто хандра нашла на человека. — И пояснил: — Он же человек искусства, а музыканты и артисты, как известно, люди настроения. Смеются там, где плакать надо, зато рыдают там, где все смеются.
И тронул Чудецкого за плечо:
— Ну же, Димон!
Чудецкий вяло улыбнулся и снова потянулся за бутылкой:
— Простите, это я так… действительно что-то хандра нашла.
Закусил коньяк долькой лимона, поднялся и прошел к резному серванту, на котором лежала вскрытая пачка «Беломора», щелчком выбил папироску, потянулся было за спичечным коробком, но, видимо вспомнив про гостей, спросил негромко:
— Не желаете?
— А что, вы курите «Беломор»? — искренне удивился уже подвыпивший «господин Голованофф».
На лице Чудецкого застыла язвительная ухмылка, а «господин телохранитель» уже нашептывал что- то своему «хозяину». И по тому, как тот радостно кивал, светлело лицо Вассала, в планы которого не входило, видимо, раньше времени раскрываться перед столь важным немцем. И уже радостно засмеялся, когда Агеев кивнул Чудецкому:
— Забей-ка и нам косячок.
— Что, балуешься порой? — не скрывая интереса, полюбопытствовал Вассал.
— «Балуешься»… — ухмыльнулся Агеев. — Афган всему научит.
Чудецкий между тем уже подготовил штакет,[14] набил марихуаной, отсыпав ее из кораблика,[15] однако, прежде чем подать уже готовую папиросу Агееву, честно предупредил:
— Тема крутая, так что поосторожней.
— Не учи дедушку детей рожать, — отозвался Агеев, принимая от Чудецкого добротно и умело забитый косячок. — Когда в Афгане торчал, только этим и жили.
Вассал с нескрываемым интересом покосился на Агеева. Судя по его взгляду, такие люди нужны были и в Москве.
А Голованов время от времени косился на Чудецкого, и в его груди нарастало что-то нехорошее. А мозги сверлила въедливая, навязчивая мыслишка: «Бог ты мой! Да тот ли это Дима Чудецкий, один из талантливейших учеников Ирины Турецкой, которого ждет дома мать?! Господи, вразуми дурака!»
Уже поздним вечером, когда наконец-то отпустило неприятное ощущение накатывающей тошноты, а в своей комнате похрапывал Агеев, Голованов принял горячий душ, заварил в бокале щепотку крупнолистового цейлонского чая и только после этого набрал по мобильнику телефон Сергачева. Вкратце пересказал ему разговор с Похмелкиным-младшим, не забыл и про застолье, которое устроил им Вассал. Судя по широте размаха, с прямой подачи все того же Похмелкина.
— Великолепно! — подытожил результаты первого дня пребывания в Краснохолмске Сергачев. И добавил напутственно: — Главное теперь для вас — не проколоться при разговоре с Ником. Умен, собака, и осторожен!
«Мальчик ты мой, — вздохнул Голованов, — ты еще девственником был, когда я душманам рога крутил! И если бы я или тот же Филя Агеев хоть разок в чем-нибудь прокололись, мы бы уже давным-давно превратились в „груз двести“.
Сергачев попытался было выдать еще несколько ценных указаний, однако Голованов даже слушать его не стал.
— Что-нибудь существенное по факту убийства есть? — спросил он, когда Сергачев закруглил наконец-то свой монолог.
— Вы имеете в виду Бая? — с ноткой недовольства в голосе уточнил Сергачев.
— Естественно.
— Да как вам сказать… — на секунду-другую замялся Сергачев. — Пока что ничего нового, но… — В его голосе уже звучали едва уловимые металлические нотки. — Этим вопросом занимается Краснохолмская прокуратура, и нас с вами это убийство должно волновать менее всего.
— Боюсь, что это далеко не так, — буркнул Голованов и, пожелав Сергачеву доброй ночи, выключил мобильник.
За годы командировок в горячие точки, когда работать приходилось более чем в экстремальных условиях, у него выработалось то самое чувство, которое предупреждало его о приближающейся опасности, которое его никогда не подводило и которое иные профессионалы называют шестым. Он бы и сам не смог определить точно, в чем конкретно все это выражается, однако знал: тренькнул звонок в голове, засосало в груди — немедленно группируйся и готовься к чему-то нехорошему. К этому ощущению постоянно вибрирующего «звонка» моментально подключались его мозги, и начинался расклад карт как в королевском пасьянсе. Порой даже помимо его собственной воли.
Впрочем, он уже догадывался, какую «неприятность» может принести убийство Бая. И его злило откровенно примитивное непонимание Сергачевым той угрозы, которую несла в себе эта мок-руха.
Он поднялся, достал из холодильника охлажденную бутылку минеральной воды, сковырнул пробку с горлышка и, когда почувствовал, как холодная, исходящая пузырьками вода осаживает в груди неизвестно с чего бы вдруг появившееся чувство неприязни к Сергачеву, уже более спокойно разложил по полочкам
