оставшуюся жизнь, и по сей день пани София не в состоянии забыть того, что было изображено на прикрепленном к потолку холсте.
Центральная часть представляла собой знаменитую львовскую гору, нарисованную одновременно условно и так, что девочки ее сразу узнали. По склонам горы спускались обнаженные, окутанные длинными черными волосами еврейские девушки. Страдание изуродовало их лица, превратило в обезьяньи мордочки – тем более человеческими и скорбными смотрелись огромные плачущие глаза. Вереницы девушек погружались в подземные области, похожие на ячейки сот, где пылали топки печей. И среди всего этого мрака и ужаса реял на фоне горы ангельский лик. Лицо белокурой женщины и одновременно лицо ангела. Рядом с ним два ангелочка поменьше, словно бы мальчик и девочка. Это была не просто картина, это было окно в другой, самостоятельный мир, и Софке показалось, что он сейчас обрушится на нее и раздавит.
Тут в коридоре раздались шаги оврияша. В панике девочки бросились бежать. Софке мерещилось, что оврияш, если догонит, сотворит с ними что-то жуткое, свернет шеи, как цыплятам, или утащит в нарисованный на потолке ад. Сейчас-то она понимает, что преследуемый еврей-художник должен был бояться этих детей больше, чем они его...
Турецкому не надо было сверяться с каталогом произведений Шермана, чтобы сообразить, что ничего подобного описанной картине нет ни в одной коллекции, ни в одном музее мира.
– И вы столько лет молчали об этом шедевре? – спросил он. – Не обращались ни в Львовскую картинную галерею, ни к специалистам?
– Позвольте, – возмущенно вздернула подведенные карандашом брови пани Голота, – я лишь недавно узнала, что нашего оврияша за рубежом признали великим художником. К тому же детские воспоминания... вы знаете, какие они расплывчатые! То ли было, то ли не было, не разберешь.
Повисло неловкое молчание. Пани Голота, исчерпав сведения, чего-то ждала.
– Ну, – первой прервала она затянувшуюся паузу, – какова ваша цена? Те, которые приходили перед вами, заплатили мне сто пятьдесят долларов.
– Перед нами? А кто к вам приходил? – дуэтом завопили Грязнов и Турецкий.
– Ну откуда же мне знать? Тоже двое мужчин. Назвались непримечательными русскими фамилиями, вроде бы Иванов и Петров. Документов своих не предъявляли, так же как и вы, панове...
– Как они выглядели?
– Совершенно разные. Один такой подтянутый, худощавый, интеллигентный. В очках с позолоченной оправой. Другой – ну вылитый бандит! Бритоголовый бандит. На лбу, вот тут, шрам треугольный, вроде как кожа была содрана.
– Во что одеты?
– Интеллигентный – во что-то серое, бритоголовый – в светлое... Нет, не помню! Я плохо разбираюсь в мужских модах.
– Когда они приходили?
– Вчера, с утра. Примерно в то же время, как вы.
– Слава, – сказал Турецкий, – возмести пани Софии текущие расходы.
– На всякий случай, – посоветовал Грязнов, отсчитывая деньги из командировочных, – не открывайте больше дверь всяким русским и нерусским мужчинам. И молчите про картину на потолке, как до сих пор молчали. Мало ли что.
Грязнов и Турецкий скатились с лестницы, будто за ними черти гнались.
– Куда мы бежим? – отдыхиваясь на ходу, спросил Слава. Генеральское брюшко и любовь к пиву не способствовали марафонским забегам.
– Домой, – не останавливаясь, просветил его более тренированный Турецкий. – То есть к Васильевне.
– Зачем?
– Выяснить, что случилось с картиной на потолке.
Марафонский бег на многолюдной львовской улице плавно перетек в ходьбу, правда для Славы Грязнова тоже достаточно марафонскую.
– Эта картина не значится ни в одном каталоге, – продолжал давать пояснения Турецкий, – а значит... значит, можно предположить, что она так до сих пор и висит на потолке, замазанная белилами.
– А все-таки зачем?
– Откуда мне знать, зачем? Может, художник хотел скрыть свое произведение.
– Нет, бежим-то мы зачем? Ну, висела она на потолке чулана лет сорок или сколько там, не может еще час или два повисеть?
– А затем, Слава, что нас опережают. Не исключено, что уже опередили. Неизвестные молодчики хотят захватить картину первыми. Не они ли вчера ломали кусты у бабки Васильевны?
– Мы же их спугнули.
– Не скажи, Слава. Их так просто не спугнешь.
11
Денис посмотрел на часы. Время приближалось к семи. А место, где он сейчас находился, располагалось не так уж далеко от коммунальной квартиры, где завязалась вся история. Заехать, что ли, к Семену Семеновичу? Тело требовало холодного душа и крепкого сна, но оно претендовало еще кое на что, и это кое-что могла ему дать проживающая в квартире Семена Семеновича Настя. В прошлый раз она показалась ему слишком робкой, не расположенной завязывать отношения с мужчинами. Так ведь она еще не распробовала фамильного грязновского обаяния! Тогда, на кухне, он, должно быть, много выпил: сидел и хлопал глазами. Ничего, в этот раз будет напористее.
Семен Семенович был много пожившим, мудрым человеком. Поэтому он сразу не поверил в то, что Дениска навестил его после напряженного рабочего дня только затем, чтобы скрасить его одиночество. Кивнув на дверь Настиной комнаты, Моисеев прошептал:
– Занимается. Чертит, кроит... Бог ее знает, что в ее профессии нужно! Иди, отвлеки ее.
– Зачем же я буду отвлекать? – застеснялся Денис.
– Затем, что девушкам нравится, когда их отвлекают. Иди, не манежься! – И, чтобы сгладить колебания, Семен Семенович сам постучал в дверь: – Настенька, это мы!
Настя подняла оленьи глаза. Атрибуты портняжного ремесла окружали ее, словно маскарадные принадлежности. Ворох разноцветных тряпок на кровати, манекен у окна, круглая коробка из-под леденцов, откуда сыпались иголки и булавки. На стене самодельный, написанный от руки плакат: «Ты должна работать!» А ниже – распечатанная на принтере картинка: полупроглоченная аистом лягушка душит его за длинную шею; подпись красными буквами: «Никогда не сдавайся!» А Настя, оказывается, барышня с характером... Денис забыл о своей напористости и опять смутился, что было для него крайне нетипично.
– А я вас пригласить зашел, – с разбега ляпнул он, думая, что его сейчас точно прогонят. Но Настя не только не прогнала, но и подбодрила:
– Пригласить? Очень рада...
– А может, чаю? – встрял Семен Семенович.
– Я собирался пригласить вас в кафе...
– Спасибо, – Настя повернулась к манекену. – Только можно завтра? А то у меня срочная работа для одной актрисы.
Семен Семенович, убедившись в том, что чая здесь не хотят, тактично испарился.
– А вы и для актрис шьете? – Денис обрадовался способу поддержать разговор. – А вот эту куклу тоже вы сшили? – поднял он со стола куклу с фарфоровой головой, чьи черные волосы и разрез темных глаз очень напоминали Настю.
– Нет, куклу мне подарили в ателье, куда я устроилась сразу, как приехала в Москву. На прощание...
– Вы оттуда ушли?
– Да, так получилось. И не только оттуда. Трудно найти перспективное место работы с моей профессией.
О начальнике, готовом превратить неперспективное место в перспективное, но с одним условием, Настя умолчала.
