шум на всю округу, но они заткнули ей рот зелеными бумажками на сумму пятьсот долларов. Васильевна доллары в руках держала единственный раз в жизни, но знала, как они выглядят. Заставив ошеломленную старуху отпереть дверь в чулан, мужчины воспользовались лестницей и принялись ковырять потолок. Клочок штукатурки в углу отпал, а под ним проступил холст, покрытый масляной краской. У посетителей разгорелись глаза. Они собирались забрать полотно сразу же, но услышали, как кто-то стучится в калитку, и убежали, пообещав Васильевне, если она сохранит полотно в неприкосновенности до их второго визита, еще тысячу долларов.
– А вякнешь, кажуть, – всхлипнула Васильевна, распуская платок на седой полысевшей голове и его углом утирая вязнущие в морщинах слезы, – мы тебе забьемо.
«Убьем, значит», – сообразил Турецкий. Особенности местного говора сделали обещанную старухе гибель еще более угрожающей. Как, однако, почти столетняя Васильевна цепляется за жизнь и за деньги! А еще считают, будто старики привыкают к мысли о неизбежности смерти и она перестает их волновать. Наверное, наоборот: чем дольше живешь, тем больше хочется.
Очевидно, похитители следили за Васильевниной хатой, потому что, едва Турецкий и Грязнов с утра покинули временное жилье, качок и интеллигент были тут как тут. Полотно изъяли, не откладывая дело в долгий ящик. Действовали, конечно, без аккуратности, второпях, но полученных долларов в пересчете на гривны должно было с лихвой хватить Васильевне и на новые банки, и на ремонт потолка.
Турецкий не мог ругать Васильевну, поддавшуюся двойному давлению: угроз и шальных денег. Тем более это сейчас было не главным.
А вдруг охотников за картинами Шермана они успеют еще изловить?
– Давай к Петьке Самойленко, – потребовал Турецкий.
– Погоди, Сань, – не подчинился Грязнов, – не все сразу. Подумай: Петька-то у нас служит незалежной Украине. Так? Полотно из чулана – достояние Украинской республики. Если найдут, нам, Саня, ничего не светит: храниться ему в городе Львове, в музейных запасниках. И уплывет от нас законная куча долларов.
Слава был прав. Турецкий настолько увлекся возможностью явления миру неизвестной картины Бруно Шермана, что едва не перестал на секунду быть профессионалом. А профессионализм диктует выполнять условия заказчика, каковым является Фонд Шермана в очаровательном лице Ванды Завадской. Турецкий тяжело вздохнул:
– Ладно уж. Искать придется самим.
Надежды не оправдались. Немедленно поставив в известность Петра Самойленко, что двое молодцов ограбили Ефимию Васильевну, отобрав последнее старушечье добро, друзья с его помощью бросились на поиски, но напрасно: судя по приметам, похитители неведомого шедевра вскочили на поезд, идущий маршрутом Львов – Москва. Билетов они не брали, но кому же не известно, что за проезд можно заплатить лично проводнику? Были бы деньги. А деньги, судя по тому, с какой легкостью похитители усыпали путь к картине долларами, у них водились. А главное, деньги водились у тех, кто стоял за ними, потому что Турецкий ни секунды не думал, что они добывают полотно Шермана для себя.
Если бы они намеревались продать его потенциальным заграничным покупателям, тогда проще было бы сделать это через Польшу.
Сведения о преступниках, пытающихся вывезти за границу произведение искусства, можно было бы передать полиции и дальше таможне свободной Украины, но тогда его навек бы лишился Фонд Бруно Шермана во главе с Вандой Завадской, что Турецкому и Грязнову никак не улыбалось. Нет, пускай действуют друзья-преступники! Улизнули в Москву? Отлично! Вывоз картины через таможню пускай осуществляют сами. А в Москве-то мы их тепленькими и возьмем.
Поэтому пришлось вести переговоры с Москвой.
В Москве стоял жаркий вечер, обещающий ночь с температурой не ниже двадцати восьми градусов. А здесь, в полуподвале дома, затерянного в одном из сретенских переулков, бродили волны кондиционированной прохлады, и официант в грузинском костюме наливал Денису и Насте в бокалы красное вино.
– А что это за название «Вазисубани»? – спросила Настя. – Оно что-то означает?
– Это название вина, – охотно пояснил Денис. – У нас его раньше переделывали на русский лад. «Вася с Кубани» или «Вася с зубами»...
Настя засмеялась. Сегодня она легко соглашалась со всем, что говорил Денис, легко смеялась: должно быть, эта экзотическая тряпка, которую она вчера сшивала из разноцветных лоскутов, понравилась заказчице. Если Настя сама шьет свои платья, Денис не спорит, что она отличная мастерица: он не разбирался в тонкостях женской моды, но с него хватало и того, что полупрозрачное платье позволяло видеть не такую уж маленькую, как представлялось раньше, грудь. Грузинская обстановка будила кавказскую страсть, и Денис нежно прикасался взглядом к этой груди под звуки зурны. Что за инструмент такой – зурна, и похож он на флейту, бубен или балалайку, Денис не представлял, но был уверен, что то, что звучит сейчас в зале ресторана, – непременно зурна...
В музыкальные звуки ворвался другой звон.
– Алло! – с готовностью бросил он в извлеченный из кармана мобильник.
– Привет, Дениска! Тут к вам едет сладкая парочка и везет предмет особого интереса для агентства «Глория». Запомни приметы этих молодцов...
– Да, дядя Слава. Говорите, слушаю.
Когда речь шла о расследовании очередного дела, мир переставал существовать для директора агентства «Глория». Перестала существовать даже Настя. Когда он наконец нажал на кнопку с опущенной телефонной трубкой и обратил внимание на девушку, то ждал недовольного взгляда, нотаций и других проявлений, на которые так щедры оставленные в пренебрежении женщины. А может, сделает понимающее лицо и спросит: «Срочное дело, да? А чем ты сейчас занимаешься?» Денис, разумеется, не откроет ей то, что не имеет права открывать, и между ними пробежит черная кошка. А ведь все так многообещающе начиналось...
Как ни удивительно, Настя проявила себя с лучшей стороны. Пока Денис разговаривал по телефону, набрасывая на салфетке какие-то записи, она казалась совершенно поглощенной отбивной у себя на тарелке. После того как начальник «Глории», закончив, откинулся на спинку стула, Настя заговорила о чем- то нейтральном. Она не стала ругаться, не стала расспрашивать о подробностях дела. Ни любопытства, ни раздражения.
И Денис подумал, что на Настю из Барнаула следует обратить внимание всерьез.
Вдохновленный на подвиги Денис подал Насте руку, и они вместе поднялись из полуподвала. Поток машин на Сретенке иссяк. Не слушая Настиных возражений, Денис проводил девушку до дома, где, наверное, уже беспокоился Семен Семенович.
– Знаешь, Настя...
В это время его опять прервал звонок.
– Да, – буркнул Денис, готовый швырнуть надоедливый аппарат на асфальт и как следует потоптать его ногами.
– Денис Андреич, это ты?
– Нет, Агеич, не я! Это кто-то неизвестный подобрал мой мобильник!
– Я вот о чем, начальник, тебе звоню, – толстую шкуру Агеева невозможно было пробить стрелой иронии. – Докладываю радостную весть: вместо двух разных дел мы имеем одно общее. Степанищева, похоже, убили из-за картины «Бубнового валета»!
И тут же Агеев поведал о последних событиях, не умолчав и о сведениях, предоставленных Будниковым.
– Не нравится он мне, Денис Андреич, – дал вескую оценку искусствоведу Агеев. – Считает, что картины важнее людей, потому что они долговечны, а люди быстро умирают.
– Ну, он всю жизнь посвятил картинам, его право так считать. – Далекий от искусства Денис совсем не был уверен, что разделяет точку зрения Будникова. Сразу подумалось о терпеливо стоявшей рядом Насте: если бы преступники захватили ее и предложили обменять на самую ценную в мире картину, что бы он предпочел? Лично для него такого выбора не стояло: спасал бы Настю... «Постой, постой! – оборвал он себя. – А почему именно Настя? У нас с ней еще ничего не было, и вдруг – спасать!» Наверное, для мужчины
