Марина собралась кивнуть, но кивать было нельзя, и в знак согласия она всего лишь полуприкрыла глаза. Режиссер отступил на пару шагов и критически оценил свое произведение. Должно быть, Леонардо так смотрел на «Джоконду», решая: не надо ли побольше открыть ей рот, показав в улыбке зубы?
– То, что надо, – вынес вердикт режиссер. – Марина, ты все поняла? Теперь то же самое, но в динамике. Сначала у тебя угнетенное выражение лица. Будничное, расслабленное. Уголки губ опущены – тебе чего-то не хватает. Представь, что у тебя давно не было мужика, что ты хочешь есть...
– А я в самом деле голодная...
– После съемок пожрешь! – прикрикнул режиссер. – Ну и артисты пошли, только и мыслей что о желудке! То ли дело – Качалов, Ермолова, Юрий Никулин... Ну ладно. Твои желания подавлены – отсюда трагизм. Ты наклоняешь голову, в этот момент к тебе подлетает анимашка... И ты преображаешься! Твое лицо расцветает! О голове не забывай: делай так, как я показывал. Ну, поехали!
С этим гагаринским восклицанием режиссер отступил в тень, присоединившись к арт-директору и продюсеру. Актриса напустила на себя сдержанный трагизм, выразив тем самым первую степень готовности. Оператор удалился к дальней стене комнаты, к компьютеру, с которого управлял движениями моушена... И в ту же минуту нормальную рабочую атмосферу съемочной площадки разорвал пополам отчаянный крик.
– Ну что-о-о такое? – раненым изюбрем взревел режиссер. – Марина, почему не работаем? Ну-ка, живо, мордочку повыразительней!
– Он отошел! – взвизгнула Марина.
– Что, кто, куда отошел?
– Человек! Который должен держать вашу падающую башню!
Режиссер посмотрел на актрису, как на маленькую девочку, которой нужно каким-то образом растолковать, что в темной комнате не водятся буки и бяки.
– Марина, моушен не падает. Это его нормальное положение.
– Нет, не нормальное! Я же вижу, что он сейчас упадет.
– Марина, за все время моей работы в рекламном бизнесе не было случая, чтобы моушен упал.
– Но ваш продюсер сказал только что...
– Гос-споди, – простонал режиссер, – прикончите меня кто-нибудь! Шершнев, объясни этой дуре, что это всё твои приколы.
Попытка объяснения затянулась. В глазах Марины было явственно написано, что она ни на грош не верит Шершневу и считает, что он по нечаянности выдал служебную тайну, а теперь пытается запудрить потенциальной жертве мозги. Съемочное время между тем шло, денежки капали... Все завершилось тем, что Шершнев и арт-директор, точно стражи у средневековых ворот, вытянулись по обе стороны моушена. Арт- директор то и дело задирал голову, пугливо озирая конструкцию, напоминающую гибрид Пизанской и Эйфелевой башни... Он мог понять Марину. Поверить в устойчивость моушена было нелегко.
Двойное сопровождение опасного механизма, видимо, успокоило актрисульку, потому что дальше съемочный процесс покатился без осложнений. Звезда сериалов, идущих по дециметровым каналам, усердно хлопотала лицом, изображая то усталость с оттенком трагизма, то необозримое, как море, наслаждение. Арт-директора наблюдение за этими потугами артистизма забавляло, но не более того. Основные мысли его текли параллельно съемкам и не имели никакого отношения к художественным достоинствам рекламного ролика.
На самом деле Шершнев зрел в корень, и замена актрисы могла обернуться серьезными неприятностями. Откровенно говоря, агентство «Гаррисон Райт» вытащило эту Марину, словно шулер – запасную карту из рукава. Французы, представители фирмы «До», с самого начала запали именно на Жанну Борисову, и не из-за ее французского имени, а по причине максимального соответствия ее лица образу их продукции. Так они, по крайней мере, заявили во время предоставления им креатива. На фотографии Марины едва взглянули, чтобы снова вернуться к Жанне... Да, замена неравноценная. Но кто же знал? Форс-мажорные обстоятельства, ничего не поделать...
«Все кончится хорошо», – сказал себе арт-директор, пытаясь заглушить внутри голос, утверждающий, что все может кончиться отнюдь не хорошо.
– Лучший на свете Карлсон... – задумчиво, почти мечтательно повторила Таня, и Антон замер, не стал задавать никаких вопросов, чтобы не разрушить это ее трепетное состояние, в котором она могла наговорить что угодно, в том числе и важное для раскрытия убийства. – Знаете, в чем суть Карлсона? За что его так любят? За то, что в нем есть все детские черты – в концентрированном виде. Вот вроде бы и сластена, и жадина, и хвастун, но при этом так наивен и простодушен, что все это ему прощается... Вот и Кирилл был сущим ребенком.
– Хвастуном, сластеной и жадиной? – изобразил непонимание Антон, и Таня, раскусив игру, охотно рассмеялась, хотя глаза у нее остались невеселыми.
– Ну покушать он любил, похвастаться тоже, если понимать под хвастовством рекламу агентства... Но главное, Кирилл был воплощением творческого начала. Понимаете, Антон, дети – это самые творческие люди на земле. Они рисуют, лепят, сочиняют стихи, объясняют мир, выдвигают идеи без оглядки на взрослые оценки. Они еще не зажаты, не подчинены критериям «хорошо – плохо», они просто творят в свое удовольствие, и все. Это потом жизнь их обломает, скажет «ты дурак, ты бездарность», заставит зажиматься, таить все лучшее в себе... Взрослые очень зажаты, Антон, понимаете? А чтобы выдвигать нестандартные идеи, которые сработают в рекламе, нужно иметь смелость, нужно снять все зажимы. Кирилл отлично умел это делать! Вспомнить только, как мы играли в бумажные снежки...
– Снежки? Бумажные?
– Да! – На этот раз Таня засмеялась искренне, вспомнив что-то по-настоящему веселое. – Это такое упражнение для развития креативности. Сначала нужно скатать из бумажки шарик, пользуясь только тремя пальцами – большим, средним и указательным... Вот так!
Танина тонкая ловкая рука без труда продемонстрировала то, что было сказано на словах. «Видно, немало тренировались», – отметил Антон. Его некреативные пальцы, привыкшие нажимать курок и крушить челюсти, вряд ли справились бы с такой ювелирной работой.
– А потом, – свернутая бумажка клюнула Антона в грудь и отскочила, – побросаться ими... Ну давайте, не спите! Теперь вы мне бросайте!
Антон поймал бумажку, не долетевшую до стола, и запустил в Таню. Та снова запулила в него этим микроскопическим снежком... Через полминуты таких упражнений Антон поймал себя на том, что улыбается.
– Ага, подействовало! – торжествовала Таня. – Антон, вы, должно быть, думаете, что мы все здесь ненормальные...
– Ну почему же ненормальные...
– Ну, по крайней мере, глупостями занимаемся. Разве не так?
– Ну...
– Да вы не стесняйтесь! Со стороны, конечно, выглядит глупо, но ведь детские игры тоже кажутся глупостями. Задача этого и подобных упражнений заключается в том, чтобы растормошить ребенка в себе.
Как бы утомясь от этого напряжения, Таня, в последний раз поймав шарик и точным баскетбольным броском отправив его в мусорную корзину, упала на стул. Лицо ее подернулось тенью, на нем словно наметились линии, прочерченные лекалом разочарованности для будущих морщин. Тонкая рука машинально выдвинула верхний ящик стола, пошарила в нем и вынырнула пустой. Таким жестом курильщики ловят пачку сигарет – Антон не мог ошибаться. Она недавно бросила курить? И, должно быть, не только курить... Какие еще привычки оставила в прошлом эта молодящаяся женщина, похожая на мальчика?
– Кирилл был талантливым руководителем, – как бы в ответ на его невысказанный вопрос, призналась Таня. – Меня всегда считали перспективной, но только ему удалось по-настоящему высвободить мою креативность... растормошить во мне ребенка... Ну и... Стоит ли объяснять? Любовь – это ведь тоже детское чувство. Такое яркое, такое открытое... такое творческое...
– Вы были?..
– Нет, не то, что вы подумали. – Таня передернулась, точно задев болезненный порез, который начал кровоточить. – Мы не были любовниками. Нет-нет, совсем не так.
– А кем были? – впрямую, минуя галантность, спросил Артем.
