ночные пьянки-гулянки со Славкой Грязновым, а бесконечные сидения по подвалам, с такими же, как ты сам, Василь Васильичами, в ожидании, что вполне можешь сегодня схлопотать себе бандитскую пулю…
Кажется, ты жаловаться начинаешь, Турецкий? На слезу давить? Ну и хорош, ничего не скажешь… Истерику еще закати… Как недавно на лестнице, на «Багратионовской». Это ощущение недавно пережитого ужаса, минутная убежденность в том, что его по-прежнему пасли и опередили, чтобы сделать послушной овцой, а для этого подходят любые способы, ледяной волной, как и там, на лестнице, окатило спину. Турецкий даже вздрогнул от неожиданности, а точнее, от абсолютной реальности того, что могло произойти. Нет, он все-таки правильно сделал, когда настоял на своем и заставил Ирину согласиться уехать. Руки должны быть развязаны, тогда и придет самое верное решение. Которое, уже отчетливо ощущал Турецкий, было где-то на подходе…
– Турецкий, ты чего дергаешь машину? – спросила Ирина. – Ты плохо себя чувствуешь?
Хотел было ответить банальностью: «А кому сейчас хорошо?» – но промолчал и лишь пожал плечами.
Турецкий припарковался на стоянке у аэропорта и посмотрел на часы. Регистрация пассажиров, наверное, уже началась, но время все равно еще было.
Он достал из багажника два чемодана. Один – большой кожаный и старый. Это чемодан жены, купленный еще в восьмидесятых. Турецкий хорошо знал его, поскольку неоднократно приходилось таскать, когда Ирка отправлялась, к примеру, в Ригу, к своей родной тетушке, дававшей ей приют от «нравного» мужа. Это было еще при советской власти, и Рига с ее Юрмалой считалась вполне цивильным курортным местом, почти Европой. А потом она стала заграницей и побеги прекратились. Чтобы в конечном счете вылиться вот в такие уродливые формы, когда близкие и родные люди предпочитают жить на разных площадях…
Второй чемодан – небольшой, пластиковый, ярко-красный – был дочкиным.
Турецкий поставил машину на сигнализацию и подхватил чемоданы.
– Папа, там же есть колеса, – сказала Нинка. – Они выдвигаются. Внизу. Будь мудр, посмотри. Не бери на себя слишком много.
Ничего себе? «Будь мудр… не бери слишком много…» И где она набирается подобных выражений? Совсем взрослый человек… десяти лет от роду. Самостоятельно думающий и делающий собственные выводы…
– Я знаю, Нина, – ответил он. – Но у маминого колесиков нет, а потому сохранять равновесие довольно трудно. Правда, мне так легче.
– Ну ты смешной сегодня! – попыталась пошутить Нина.
– А я всегда был смешной… Только вы это не замечали.
– Ну вот, опять мы виноваты… – пробурчала Ирина.
– Вы как раз ни при чем. Видимо, обстоятельства не позволяли.
– Кто умеет – делает, а неумеющий ищет оправдания, – сварливым тоном заметила жена.
– Не хватает в последнюю минуту поссориться, – возразил Турецкий.
– Вот именно! – Да, последнее слово должно было остаться за ней. По определению.
Они отправились в зал вылета. Нинка независимо шагала впереди. Руки в карманах модной джинсовой курточки. Расклешенная юбка с множеством молний и заклепок. Гордо поднятая голова. Турецкий хмыкнул: дочь «важняка»! Ирина не поняла и вопросительно посмотрела на него. Он глазами показал на дочь. Ирина улыбнулась и кивнула. А потом вздохнула – будто украдкой. И это сразу как-то успокоило Турецкого. Ну чего, в самом деле, ссориться по всяким пустякам? Родные же, в сущности, люди…
Нинка выросла быстро. Турецкий мог бы сознаться, что и не заметил как. То была ребенком, ползунком, крошкой с большими белыми бантами на темечке, а тут вдруг обратилась девицей. Еще немного – и… женихи пойдут? Кто они? Кому из них достанется Нинка? Кем она вообще вырастет сама? Вопросы возникали потому, что их провоцировал другой, самый важный в настоящий момент: что будет, когда его, Турецкого, вот так, вдруг, не станет с ними? Как они смогут без него? Но почему вопрос возник именно в этой плоскости? Разве уже край?
Он наблюдал за дочерью и видел, что никакие проблемы, мучившие его, ее абсолютно не колышут. Перед ней открывалась дорога на юг, к теплому уже морю, к солнцу. Ну да, мама, конечно, стареет и потому ругается тоже с совсем немолодым папой. Иногда они даже громко кричат друг на друга. Но это все понятно. И надо делать вид, что ее их ссоры совсем не задевают. А она их обоих любит, правда, и не упускает возможности немножко поиронизировать над глупостями взрослых, но – в меру, чтоб не обиделись. И пусть они думают себе, что она еще ребенок, пусть. Они скоро убедятся, что она вполне взрослый и серьезный человек. Человечище. А прежде всего, красивая девушка. На которую все смотрят с удовольствием. Вон и тот симпатичный светловолосый дядечка, что читает газету, а на плече у него кожаная сумка, он тоже сразу обратил внимание на ее ладный и модный костюм, едва только она вошла в зал. Показалось даже, что он слегка подмигнул ей. Но пришлось нахмуриться. А то бы взрослые заметили, что она опять обращает внимание на незнакомых людей, что ей запрещалось категорически и из-за чего совсем недавно между папой и мамой вспыхнул очередной скандал, закончившийся папиными криками и мамиными слезами…
У стойки, регистрирующей вылет на Сочи, стояла очередь из двух десятков человек. Девушки в синей форме не торопились, пропуская багаж улетающих через камеры видеоконтроля. Вешали бирки, передавали друг другу документы отлетающих. Все шло своим обычным путем. И можно было еще немного подождать, не торопиться, не лететь сломя голову, отдышаться. Посмотреть в глаза.
– Ну вот и пришли, – вздохнул Турецкий, освобождаясь одновременно и от поклажи, и от тяжких мыслей. – Будем прощаться?
– Просто скажем друг другу «до свидания», – поправила жена.
– Да, верно… скажем друг другу… Ох, ребята, как вы меня сегодня напугали! Ладно, не берите в голову. Здесь курят, не знаешь? А впрочем, кто мне осмелится сделать замечание?
– Ты неисправим, – улыбнулась Ирина. – Вечный хвастун.
Турецкий достал из кармана сигареты и зажигалку, посмотрел на нее и вспомнил, как Василь Васильич там, в подвале, все хотел курить и интересовался, не забыл ли Турецкий зажигалку. Так ведь тогда и не
