Женщина побледнела и медленно повернула голову к сыну, возле которого, положив ему руку на плечо, стоял Яковлев, а рядом – участковый и еще какой-то молодой здоровяк в камуфляже. Второй такой же маячил за спиной тяжело осевшего в своем кресле Валерия Хватана. Лица остальных она различала плохо, хотя смысл слов старшего из двоих до нее дошел...
– Миша, – прошептала Анна Константиновна, – Мишенька... Скажи, что это неправда... Что это ошибка, гнусная ложь, оговор, так же, как с отцом... Миша!..
Михаил Поярков не выдержал отчаянного взгляда матери, ее белого, как бумага, лица, расширившихся от ужаса зрачков. Он ничего не сказал, только опустил голову и закрыл руками лицо, как делал это, будучи маленьким мальчиком, в тех редких случаях, когда ему доводилось провиниться перед родителями. Именно в этот момент, в момент упавшей на них всех тягостной тишины, где-то наверху и послышался глухой удар... Если б не эта тишина, никто б его, вероятно, и не расслышал.
Первым среагировал Яковлев. Бросив что-то на ходу местному спецназовцу, он стремительно кинулся к лестнице, ведущей на следующий уровень квартиры. Лишь спустя секунду вслед за ним метнулись Турецкий и Померанцев.
Но не только они – и Владимир Владимирович мог не спешить, все трое опоздали: Саша понял это, едва переступив порог Катиной комнаты и отстранив замершего в проеме дверей Яковлева. Личная встреча с Катей Поярковой отменялась... Одного взгляда на скорчившееся на полу тело – в странной позе, на коленях, словно в последние секунды жизни она молилась перед портретом отца, было достаточно, чтобы понять: она мертва. И так же как и ее жертва, Сергей Павлович Кожевников, погибла мгновенно, не успев до конца проглотить ту же самую отраву, которую в суете поздравлений, в сгрудившейся возле художников толпе гостей сумела плеснуть в бокал своей жертвы...
В точности такой же пузырек то ли из-под альбуцида, то ли из-под пенициллина, валялся рядом с телом девушки, в нем еще оставалось немного прозрачной, как слеза, жидкости...
Рядом с Александром Борисовичем, придя наконец в себя, тихо чертыхнулся Яковлев, все еще наглухо молчал Валерий. Саша заставил себя сделать шаг вперед – туда, где скорчилось тело Кати, и взгляд его наткнулся на лежавший поверх смятого одеяла листок бумаги с одной-единственной фразой, написанной крупным, неровным почерком, Саша Турецкий прочел эту фразу со своего места без труда:
«Папочка, я тебя люблю!»
И все – больше ничего, даже подписи.
В комнате Кати Поярковой снова установилась тишина, и стало слышно, как внизу отчаянно рыдает Михаил, как что-то глухо бубнит, то ли успокаивая его, то ли инструктируя, адвокат Хватан. Анны Константиновны слышно не было. Саша вспомнил ее бескровное лицо, ее окаменевшую позу, ее глаза с расширившимися зрачками, устремленные на сына, и почти до боли сжал зубы.
Это был один из тех редчайших моментов, когда он всем своим существом ненавидел дело собственной жизни и проклинал тот день, в который понял, что это действительно дело, которое стоит того, чтобы посвятить ему жизнь...
Пуля—дура...
Константин Дмитриевич Меркулов сочувственно посмотрел на своего старого друга и подчиненного Сашу Турецкого и тут же отвел глаза, уткнувшись в документы, которые тот только что молча положил на его стол.
С момента возвращения Александра Борисовича, Померанцева и Володи Яковлева из Электродольска прошло уже десять дней. Днем раньше в Москву был этапирован Михаил Поярков, находившийся в данный момент в СИЗО. И все это время Саша пребывал в столь сумеречном настроении, что Константину Дмитриевичу все чаще приходило в голову пренеприятнейшее слово «депрессия».
Накануне он даже позвонил Ирине Генриховне – в робкой надежде, что причина Сашиного состояния кроется вовсе не в рабочих, а в семейных делах. Ирина, однако, моментально развеяла Костины иллюзии, не преминув высказать свое мнение в этой связи в столь резкой форме, что Меркулов, сам того не желая, начал оправдываться перед ней, как провинившийся школьник, не понятно, собственно, в чем. Кто ж мог подумать, что дело об убийстве Кожевникова обернется для ее мужа, вопреки своему удачному с точки зрения следствия завершению, чуть ли не стрессом?.. Уж такая у них работа – ничего тут не поделаешь! Сашиной вины в гибели девчонки нет – так же, как в том, что убийцами оказались, в сущности, совсем еще дети... Кто, скажите на милость, мог такое предположить?..
Что касается остальных выезжавших в Электродольск, то и Померанцев, к примеру, отличным настроением тоже не блистал. Однако средство «реабилитации», с точки зрения Константина Дмитриевича, выбрал вполне достойное, углубившись в работу с головой. Бо€льшую часть дня Валерий проводил вне стен Генпрокуратуры, мотался то в СИЗО к Михаилу Пояркову, то к экспертам, то в Первый департамент МВД к Грязнову-старшему. В отличие от Турецкого, ведущего жизнь затворника в собственном кабинете.
Меркулов быстро просмотрел очередную порцию документов, доставленных ему Сашей, и отодвинул от себя папку с делом.
– Вообще-то, Сань, тебе полагаются отгулы... Не хочешь воспользоваться? Спешки особой сейчас нет, с текущими делами вполне справится Померанцев, экспертное заключение медиков из Электродольска придет не раньше чем через неделю, так что...
– Я что, просил у тебя отгулы? – сварливо отозвался Александр Борисович. – К тому же у меня и без этого расследования дел выше крыши... По одному уже срок вот-вот истекает, там конь не валялся – придется продлять... Вопросы ко мне есть?
Он кивнул на кожевниковскую папку.
– Да нет, все ясно...
– Тогда давай, я пошел – работать надо!
И не успел Константин Дмитриевич глазом моргнуть, как его подчиненного словно ветром сдуло. Некоторое время Меркулов посидел, огорченно глядя на захлопнувшуюся за ним дверь, потом задумчиво покачал головой. «Ничего, – подумал он, – Сашка – человек сильный, без нашей, порой и впрямь проклятой, работы, как и все мы, жизни на самом деле не мыслит... Значит, рано или поздно обязательно оклемается... Хотя, конечно, лучше бы пораньше!»
Между тем Александр Борисович, вернувшись к себе после визита к Меркулову, с удивлением обнаружил, что за окном уже сгущается вечерняя синева. И когда только успел пройти очередной рабочий день? Накануне небывалый мороз, истязавший столицу больше месяца, наконец переломился. Хорошо, конечно, но кроме всего прочего это означало, что на улицах сегодня наверняка будут адские пробки: все, кто не мог завести свои тачки еще пару дней назад, наверняка сегодня завелись, и улицы, скорее всего, забиты под завязку.
Саше вдруг смертельно захотелось прямо сейчас, немедленно очутиться дома. И чтоб Нинка там обязательно была, а не моталась по каким-то неведомым подружкам... И чтоб Ириша, как все последние дни, сидела за компьютером над своими умными и где-то даже заумными, но, кажется, и впрямь полезными текстами, серьезно и мило хмурясь, в каком-нибудь уютном халатике, коих у нее великое множество. И чтоб из кухни тянуло обворожительным запахом уже почти готового ужина, и чтоб...
Он посмотрел на часы: до конца рабочего дня оставалось каких-то пятнадцать минут. Так уж получилось, что в последние дни Саша уходил с работы вовремя, как какой-нибудь записной бюрократ... Может, и правда взять положенные после командировки отгулы? Вот бы Иринка обрадовалась...
Тепло на улице все-таки не было. Александр Борисович, покинув свое родное «присутственное место», некоторое время постоял на крыльце, вдыхая отдающий ледком воздух, после чего направился к служебной стоянке, где стоял его «Пежо-406» вполне, с точки зрения хозяина, пристойного темно-синего цвета. В отличие от большинства московских транспортных средств, заводился он при любой температуре – максимум со второго раза. Тем не менее это свое приобретение признать до конца удачным Турецкий почему-то не мог...
Именно почему-то, поскольку, спроси его кто более конкретно, что именно не устраивает в этом красавце, ответить Саша вряд ли бы сумел. Не скажешь же, что просто-напросто не хватает какого-то внутреннего уюта, когда оказываешься за рулем?..
Через десять минут автомобиль покинул стоянку и понемногу влился в оказавшийся не таким плотным, как предполагал Турецкий, поток машин. Очевидно, часть автолюбителей решила все-таки выждать, не рисковать своими «колесами». Вот и хорошо!
