уместна. И я отвечаю без улыбки, к тому же совершенно искренне:
— Насколько я знаю, судмедэксперт не обнаружил признаков насильственной смерти, так что тут вряд ли можно усмотреть чей-то злой умысел. С другой стороны, чисто психологически не очень понятны действия покойного.
— Что вы имеете в виду? — навострил уши майор.
— Как мне кажется, в предчувствии приступа сердечник по логике вещей должен стремиться на освещенное и людное место, чтобы в случае чего прохожие хотя бы «скорую» вызвали.
— Да, — согласился Осинцев, — в этом есть резон. Спасибо за ценное замечание.
— Не за что! — отмахиваюсь я. — Возможно, я ошибаюсь. Делаю выводы на основе своего опыта, а он у меня довольно специфический…
— Ну что вы! — широко улыбнулся разведчик. — В минуту смертельной опасности поведение людей, к какой бы они профессии ни принадлежали, большим разнообразием не отличается.
Возможно, он был прав, но тон, каким сказаны были эти слова, выдавал его с головой: у майора Осинцева в сознательном возрасте пока еще не было минут смертельной опасности. Наверное, он светлая аналитическая голова, а такие люди нужны в тылу даже в разведке.
— Сергей Борисович, мне, к сожалению, с разведкой, контрразведкой работать пока не приходилось. Можно ли прояснить у вас один вопрос?
Осинцев бросил на меня очень быстрый и настороженный взгляд, а лицо его тем временем расплывалось в дружелюбной улыбке:
— Конечно, спрашивайте!
— Спасибо. Вот мы, например, какие-то очень важные и серьезные дела изучаем только в рабочих кабинетах, выносить эти бумаги из прокуратуры нельзя. А как с этим у вас? Я почему спрашиваю — полковника Скворцова обнаружили лежащим сверху на этом портфеле. Кто-то из молодых-горячих по этому поводу версию выдумал, что, дескать, Скворцов пытался спрятать от кого-то свой портфель, а?
Осинцев коротко рассмеялся:
— Полная чушь, Александр Борисович! У нас за стены учреждения вообще ничего нельзя выносить, даже промокашек! Портфель содержит только личные вещи полковника, я в этом абсолютно уверен! Просто мы решили, что будет лучше, если вдова получит его вещи от его же товарищей, а не из милиции. Согласитесь, это будет не так казенно.
Я соглашаюсь, Осинцев еще раз одаривает меня своей улыбкой и, простившись, уходит.
Я смотрю в окно на голые, мокрые, черные ветви деревьев, и невеселые мысли продолжают свербить меня. Если Осинцев прав, значит, тот, кто спер портфель и растворил все его содержимое, кроме коньяка, законченный идиот. Но, с другой стороны, законченный идиот не смог бы выкрасть портфель из муровского сейфа, а он ведь пошел дальше. Как это у Булгакова: «Украсть не трудно. На место положить — вот в чем штука». Он ведь украл, сделал свое дело и на место поставил. С учетом того, что поведал об этом похищении Моисеев, речь надо вести о суперагенте ЦРУ, никак не меньше. Суперагент должен знать, что обычно работники ГРУ агентурные папки вместе с батонами не носят. Значит, у Скворцова в портфеле было что-то этакое… Но в таком случае пусть им занимается контрразведка. А я лишь из чистого любопытства хотел бы взглянуть на ловкача, шарившего в кабинете Славы Грязнова.
Перед тем как ехать в МУР на беседу с Юрием Андриевским, попробовал еще раз позвонить Меркулову. И на этот раз мне повезло.
— Костя?
— Что, Саша?
— Грязнов выяснил, кто ехал в машине с Кервудом.
— Это хорошо! Его нашли?
— Да он особо и не скрывался. И знаешь почему? Потому что он работает в Службе внешней разведки.
Меркулов на том конце провода присвистнул от удивления, потом решил меня подбодрить:
— Ну и что? А ты работаешь в Прокуратуре России, и они все у тебя под надзором!
— Спасибо! Только их мне и не хватало!
— Не капризничай, Саша! — строго сказал Меркулов. — Ты следователь-«важняк» в масштабах страны!
— Я понимаю. Только уж больно воспоминания у меня о всей этой секретной братве не очень. Ты же знаешь!
— Знаю. Тебе главное найти, кто американца убил и по возможности за что. А со своими они сами разберутся. Да вообще, Шурик, ты знаешь, что в Чечне делается?! Может, скоро прикажут тебе твоего Кервуда на потом отложить, начнешь в отечественной грязи копаться, еще, может, заскучаешь по чистенькому делу. Во всяком случае, считай, что ты меня озадачил. Попробую выяснить у контрразведчиков, не засветился у них этот… как его фамилия-то?
— Андриевский Юрий Владимирович…
— Добрый день. Андриевский Юрий Владимирович.
Он возник на пороге Славиного кабинета, высокий, стройный красивый брюнет в длинном хорошем пальто, фетровой шляпе. Одежда сидела на нем с элегантной небрежностью. В нем было что-то от денди, может, и не богатого, но породистого повесы, который знает, что в старости ничто с такой грустью не вспоминается, как пережитые удовольствия.
— Проходите, пожалуйста, присаживайтесь, — пригласил его Слава. — Я старший оперуполномоченный МУРа майор Грязнов. А это — следователь по особо важным делам Прокуратуры России Александр Борисович Турецкий.
Андриевский с интересом взглянул на Славу, потом на меня и вдруг спросил:
— Скажите, пожалуйста, это с вашим участием девять лет назад была прикрыта попытка военного переворота под названием «Операция «Фауст»?
Слава замялся. Я тоже несколько растерялся, поэтому ответил уклончиво:
— Мы имели к этому делу некоторое отношение. А что?
— Да нет, ничего. Просто в разведшколе то дело до сих пор изучается как пример непрофессионализма Главного разведывательного управления. Будь их действия более грамотными, у вас ничего бы не получилось!
— Вы тоже так считаете? — осторожно спросил я.
— Конечно! Анализ прошлых ошибок и прогнозирование возможных ситуаций — такова в общих чертах моя работа. Вы тоже действовали небезупречно с профессиональной точки зрения, но наши напортачили больше.
— Вот видишь, Вячеслав, — говорю Грязнову, — и мы в историю попали. Правда, в специфическую. Так что прижизненной славы нам все равно не видать.
Я поймал себя на странном, как мне казалось, чувстве: этот парень — он явно не старше меня — был мне симпатичен. Чуть больше часа тому назад, когда я беседовал с Осинцевым, мне было все понятно. Кастовая скрытность и неприязнь под широкой маской радушия. И все неестественно, даже обычные жесты.
Этот совсем другой. Может, потому, что больше ученый, чем шпион, а может, принципы подбора кадров изменились с тех пор, как монолит КГБ перестал существовать.
— Юрий Владимирович, нам, конечно, очень приятно, что ваше мнение о нашей работе столь велико, но, к сожалению, повод для нашей встречи с вами не так приятен, как воспоминания о молодости. Вчера вечером на Минском шоссе неизвестными лицами была обстреляна автомашина «вольво», в которой находился работник госдепартамента Соединенных Штатов Джон Кервуд…
— Не трудитесь рассказывать дальше, Александр Борисович, — перебил меня Андриевский. — В этой машине за рулем сидел я.
— В таком случае хотелось бы услышать от вас подробный рассказ о происшествии. Если, конечно, нападение на машину не было организовано вашей службой.
