– Записали?
– Запомнил. Если что, я могу позвонить тебе на этот телефон?
– Запросто. Труба постоянно при мне. Понадоблюсь – сигнальте.
Поговорив с Василием, Александр Борисович быстро набрал номер Плетнева.
– Алло, Антон! Ты где?
– Подъезжаю к дому. Минут через пять-семь буду на месте. Ты уже там?
– Поворачивай оглобли! – приказал Турецкий. – Сисадмин накопал еще одного клиента, который отоваривался у них пятнадцатого числа. Пиши адрес и номер.
Записав, Плетнев скомандовал оперативникам:
– Парни, поворачиваем назад. Наш адрес на Сущевке. – И снова обратился к Турецкому: – А ты как же? Может, забрать тебя?
– Нет времени, Антон. Гони туда! Только будь осторожен, мерзавец наверняка вооружен.
– А если не отзовется?
– Ломай дверь!
– Да, но... последствия?
– Плюнь! – жестко сказал Александр Борисович. – Для нас сейчас главное – спасти женщину. Я всю ответственность возьму на себя.
– Ох, не знаю, Александр Борисыч... Подведешь ты себя под монастырь. И меня заодно.
– Не тушуйся, все будет хорошо, – сказал, бодрясь, Турецкий. Но голос его, несмотря на все усилия, прозвучал не слишком бодро.
– Ладно, – нехотя, ответил Антон. – Сделаю.
Поговорив с Плетневым, Александр Борисович сел на скамейку и достал из кармана сигареты. Спешить больше было некуда. До Сущевки он в лучшем случае доберется минут через сорок. Парни домчат быстрее.
Турецкий вставил сигарету в рот и чиркнул колесиком зажигалки. Некоторое время он наблюдал за тем, как дым расплывается в воздухе, и ни о чем не думал. Ноги после пробежки по этажам немного ныли, но в голове была приятная пустота. Как будто все проблемы остались за плечами.
«От меня больше ничего не зависит», – с мертвым спокойствием подумал Александр Борисович и тихо прошептал одними губами:
– Полный штиль.
Он даже прикрыл глаза, наслаждаясь абсолютным бездействием. Перед глазами возникло лицо Марины Соловьевой. Такое, каким Турецкий в первый раз увидел его «вживую», в тот миг, когда они столкнулись в темном зале вьетнамского ресторанчика. Растерянное, смешливое...
Потом он вспомнил ночь, которую они провели вместе. Ее гибкое, стройное тело, негромкий, хрипловатый голос. Ее глаза, тихо мерцающие в полумраке комнаты.
Турецкий ощутил в сердце укол тоски. Все-таки он здорово привязался к этой девчонке. Если бы Александр Борисович был посмелее и пооткровеннее с собой, он бы, пожалуй, сказал иначе. И вместо глагола «привязался» использовал бы другой. Возможно, ему в голову пришли бы мысли о поздней любви или еще что-нибудь в этом роде.
Однако Турецкий был Турецким. Как только нахлынули теплые воспоминания, он лишь плотнее сжал зубы, и на переносице его четко прорезалась суровая вертикальная складка. Больше всего он сейчас боялся расслабиться и предаться сантиментам.
Он швырнул окурок на ступеньки и закурил новую сигарету. Теперь Александр Борисович вспомнил другое лицо. Лицо жены. И новая тоска засаднила в его сердце. До сих пор у него просто не было времени обдумать эту ситуации. Да и желания особого не было. Но теперь...
Турецкий сидел на ступеньках, хмурил брови и думал. Мысли ворочались в голове тяжело, как железки.
«Неужели придется развестись? – думал он. – После стольких лет... А как же Нинка? Как ей сказать об этом?... Да она с ума сойдет от горя. И не захочет слушать никакие объяснения. Посмотрит на нас своими яркими глазами и скажет: „Ну что же вы, родители? А обо мне вы подумали?“... И что мы ей ответим? „Прости, дочка, папе с мамой было не до тебя. Как всегда“.
Александр Борисович невесело усмехнулся.
«Н-да, ситуация... И самое неприятное, что это только начало грядущих бед».
В этот самый момент на другом конце Москвы, в квартире подруги Ларисы, сидела Ирина Генриховна Турецкая. И мысли у нее были еще тяжелее и тревожнее, чем у Александра Борисовича.
И так же, как Турецкий, Ирина пыталась выдумать слова, которые она скажет дочери. Ей было горько и мучительно стыдно за то, что она довела ситуация до такой отвратительной развязки. Она всегда была уверена, что забота о крепости брачного союза лежит целиком и полностью на плечах жены. Долгие годы Ирина ставила дела мужа выше своих собственных дел. При внешней независимости и даже строгости у нее и в мыслях не было сравнивать все то, чем она занималась до сих пор, с работой мужа.
Вот
И вот мастер оказался не у дел. И выяснилось, что он больше не мастер. А кто? Такой же смертный, как другие, со скучными буднями, типовой квартирой, стареющей женой и с этим вечным русским желанием утопить грусть в стакане с водкой.
Как такое вынести? После всего, что было, после нескольких десятилетий опасных и захватывающих приключений, после того, как достиг в своем ремесле головокружительного мастерства... И вдруг оказаться просто выброшенным на улицу...
Ирине вдруг стало мучительно жаль мужа. Хотя она понимала, что жалостью лишь унижает его, но ничего не могла с собой поделать. Из глаз ее катились слезы, и она понимала, что никуда не сможет от него уйти. Никуда и никогда. Что бы ни случилось, и в какую бы развалину он не превратился.
– Знаешь, чего я хочу больше всего на свете? – сказал ей как-то муж.
– Чего? – спросила она.
Он провел ладонью по ее густым волосам и ответил:
– Состариться вместе с тобой и умереть в один день.
Когда же это было? Лет пять назад? Или меньше?... Не важно. Важно лишь то, что она на всю жизнь запомнила эти слова. Тогда муж открылся ей с новой стороны, и это было неожиданно. Неожиданно и приятно.
– А знаешь, чего больше всего хочу я? – спросила она тогда.
Турецкий весело на нее посмотрел и предположил:
– Молодого любовника?
Ирина легонько стукнула его ладонью по лбу и насмешливо проговорила:
– Дурень. Я хочу, чтобы когда мы с тобой умирали, нас окружали бы внуки. Много внуков! Человек десять! Маленькие такие «Александры Борисычи Турецкие». И чтобы у всех у них были такие же серые глаза, как у тебя, и такая же улыбка.
– Десять маленьких «турчат»? – усмехнулся Александр Борисович. – Да они бы с ума тебя свели.
Ирина вздохнула.
– Это точно. Хотя, с другой стороны, не сошла же я с ума от одного большого Турецкого! А это дорогого стоит.
И они рассмеялись, глядя друг другу в глаза и наслаждаясь этим трогательным моментом.
И вот теперь они врозь. Ненавидят друг друга и хотят развестись. Хотя...
– Кого я обманываю? – тихо проговорила Ирина Генриховна. – Ведь я знаю, что он меня любит. И знаю, что он скорее даст отрубить себе руку, чем захочет разводиться. Тогда какого черта я делаю?
Ирина Генриховна вскочила с дивана и подошла к зеркалу. Из зеркала на нее глянуло худощавое, заплаканное лицо. Веки слегка припухли, волосы были растрепаны. Но если привести это лицо в порядок, то оно еще вполне и вполне...
