— Думаешь, Король на это пойдет?
Кирьянов пожал плечами:
— А черт его знает. Жизнь меняет людей, Петро. Король — не тот пацан, с которым мы пили самогонку на берегу и лазили в женскую общагу по ночам. Тогда у него было что-то вроде души. А сейчас…
— А сейчас?
— А сейчас там пустота. Ты уж мне поверь, я знаю, о чем говорю. Я каждый день его на тачке вожу. Слышу, о чем он по телефону говорит, вижу, с какими людьми встречается. Хочешь знать мое мнение?
— Ну?
Кирьянов поднял указательный палец и медленно покачал им в воздухе:
— Не нарывайся, понял? Прижми хвост и не рыпайся. Королю недолго осталось по земле ходить.
— Это ты почему так решил?
— Потому что вижу, как под ним земля горит. У него от безнаказанности совсем башню сорвало. Меры не знает. Не менты, так свои же братья бандиты его пришьют.
Бойков отхлебнул пива. Посмотрел куда-то мимо Кирьянова и со вздохом сказал:
— Эх, Вася, Вася!.. Что с нами стало, а? Ведь мы же такими не были.
— Да ну? — На губах Кирьянова появилась злая усмешка. — А по-моему, именно такими мы всю жизнь и были. Или ты забыл, как мы Славку Горячева на дно отправили? Как палками ему по кумполу стучали? Помню, я тогда целый год по ночам в поту просыпался. А потом что? А потом успокоился и забыл. И ты забыл, Петро. А уж про Короля я и не говорю. Он, наверно, уже через пять минут ни хрена не помнил. Ему ведь человека убить что таракана раздавить.
Петр Алексеевич задумчиво покачал головой:
— Ты неправ. Я его там на следующее утро встретил.
— Где? — не понял Кирьянов.
— У озера. Он тоже спать не мог.
Кирьянов присвистнул:
— Вот уж никогда бы не подумал! Значит, и у него сердце есть?
— Тогда было, — сказал Бойков.
Они отпили пива. Кирьянов вытер мокрые губы тыльной стороной ладони и сказал:
— Ладно, брат, ничего тебе советовать не буду. Делай, как считаешь нужным.
Некоторое время Петр Алексеевич задумчиво вертел свой бокал. Потом поднял взгляд на Кирьянова и сказал:
— А ведь мы можем уйти. Оба.
— Как это? — не понял Кирьянов.
— Просто. — Петр Алексеевич прищурился. — Помнишь, ты когда-то баловался видеокамерой?
— Ну да. И что с того?
— А то, что ты снимал наши пьянки у Короля на хазе… — Бойков покачал головой. — До сих пор не могу понять, как это Король тебе разрешил?
— А что тут такого-то? — продолжал недоумевать Кирьянов.
— А ты подумай.
Кирьянов задумался. Внезапно глаза у него блеснули. Он уставился на Бойкова.
— Ты хочешь сказать?..
— Вот именно, — кивнул Петр Алексеевич. — Там все, с кем у Короля были дела. И полковник Шаповалов, между прочим, тоже.
— Точняк! — просиял Кирьянов. — Вот черт! А эта пленочка дорогого стоит!
— Не то слово, — согласился Петр Алексеевич. — Нужно только правильно ею распорядиться. В случае чего, мы всегда можем отнести кассету куда следует. На самый ментовский верх.
Глава третья
Вечером Бойков снова напился. Ноги слушались его плохо, но голова работала. И, как всегда в таких случаях, где-то в мозгу у Петра Алексеевича заговорил голос, тот самый голос, который принято называть «внутренним».
«Опять нажрался, как свинья, — сказал этот голос. — Это уже становится традицией, не правда ли?»
— Заткнись, — пробормотал Бойков.
«Я-то заткнусь, а вот что скажет Тамара? А Дашка? Что будет, если Дашка увидит тебя в таком скотском виде? Что она о тебе подумает?»
— Ничего не подумает. И не увидит. Слава богу, она уже спит.
«А если нет? Как ты ей это объяснишь? Опять будешь нести какую-то околесицу?»
— Не твое дело!
«Как знаешь. Дождешься, что они тебя станут презирать. Если уже не презирают».
Так, споря с самим собой, Петр Алексеевич добрался до дома.
В квартире Бойковых было два этажа. На верхнем находились спальни, на нижнем — кухня и большая гостиная. Петр Алексеевич, кряхтя и чертыхаясь, стянул с ног ботинки и, не найдя тапочек, прошлепал в носках к дивану. Рухнув на диван, он просидел так минут пять, размышляя о своей скорбной доле. Затем ему снова захотелось выпить.
Бойков поднялся с дивана и неверной походкой направился к бару, за стеклянной дверцей которого выстроился ряд бутылок с пестрыми этикетками. При виде бутылок на сердце у Бойкова снова потеплело. Бутылки… Его верные друзья. Борцы с унынием, тоской и страхами.
— Вы мои дорогие… — нежно проговорил он, открывая дверцу бара.
Однако воспользоваться баром ему не удалось. Едва Петр Алексеевич протянул руку за бутылкой виски, как за спиной у него раздался спокойный, ровный голос жены:
— Петя, не надо.
Бойков досадливо поморщился.
«На сегодня пьянка отменяется», — издевательски сказал ему внутренний голос.
— Ну и черт с тобой, — угрюмо проворчал Бойков.
— Что? — спросила жена.
Петр Алексеевич повернулся к Тамаре:
— Ничего, детка. Иди спать.
В огромных карих глазах Тамары стояла грусть. Там не было осуждения или злости, что часто появляются в глазах у женщин, мужья которых три вечера из семи возвращаются домой пьяными. Но только грусть и слезы. И от этого Бойкову самому хотелось разреветься. Вот и сейчас в горле у него запершило, а к глазам подкатила теплота.
— Петя, пойдем спать, — сказала жена.
Он покачал головой:
— Нет. Ты иди, а я еще немного посижу.
— У тебя неприятности?
— Да нет. Просто… — Бойков поднял руку и покрутил в воздухе растопыренной пятерней. — В общем, есть кое-какие проблемы. И мне их надо обдумать.
— Ты можешь обдумать их завтра.
— Нет, — снова качнул головой Бойков. — Я все решу сейчас.
Он снова покачнулся и схватился за дверцу бара, чтобы не упасть. Внезапно ему стало ужасно стыдно перед Тамарой, и от этого стыда где-то на самом дне души зашевелилась злость — на себя за то, что пьян, на нее за то, что она не может оставить его в покое, и на весь мир за то, что он такой кошмарный и несправедливый.
— Спать! — сердито прорычал Бойков. — Иди спать! Ну!
