церемониться не любят. Да, и еще. Не заслоняйте дверь спиной, стойте чуть в стороне.
— Снайпер? — поинтересовался Степищев.
— Да.
— Хорошо. Ну я пошел.
Подойдя к калитке, Степищев швырнул окурок в грязь, одернул рукав пиджака и нажал на кнопку звонка. Звонок, естественно, был сломан, но Степищев сделал это в расчете на то, что из окна за ним могут следить.
Подождав немного, Ярослав толкнул железную калитку, и она, скрипнув, распахнулась. Двор был довольно большой, но неухоженный. Разросшиеся деревья, потемневший от времени, заросший мхом сруб колодца, продавленная крыша беседки… Видно было, что люди давно здесь не живут.
Степищев, топая, поднялся по крыльцу и громко постучал в дверь. Он все теперь делал громко. Внутри дома послышался скрип, но затем все стихло.
— Хозяева! — зычно крикнул Степищев. И затем еще раз, громче: — Хозяева! Эй, есть кто-нибудь в доме?
Ответа не последовало. Ярослав снова постучал — на этот раз дольше и настойчивей.
— Откройте, или я милицию позову! — грозно крикнул он. — Я слышал, что в доме кто-то есть! — Ярослав немного выждал, затем громко и сурово произнес: — Ну все, я вызываю милицию!
И повернулся, чтобы сойти по ступенькам вниз. Однако едва он шагнул, как с той стороны двери с грохотом вышел из паза железный засов.
Ярослав остановился. Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянуло худощавое мужское лицо. Мужчина по-волчьи зыркнул глазами по двору, остановил взгляд на лице Ярослава и спросил:
— Ну чего расшумелся? Спал я. После пивка знаешь как хорошо спится?
От мужчины и впрямь несло пивом. Левой рукой он держался за косяк. Правую видно не было, Ярослав догадался, что в ней мужчина сжимает пистолет.
— Могу я увидеть Антонину Алексеевну Королеву? — не очень вежливо произнес Степищев.
— Антонину-то? — Мужчина окинул его любопытным взглядом. — А ты кто будешь?
— Я из райэнерго. Пришел снять у них показания счетчика.
Лицо мужчины вытянулось.
— Счетчика? — удивленно произнес он.
Ярослав кивнул:
— Да. Это черт знает что такое! Я уже в пятый раз за последний месяц прихожу и никого не могу застать!
— Ладно, приятель, не шуми, — миролюбиво сказал мужчина. — Хозяйки сейчас дома нет. В отлучке она. А меня просила дом посторожить.
— Вот оно что, — нахмурился Степищев. — А в принципе мне без разницы. Я просто проверю счетчик, и все. Войти-то могу?
Ярослав двинулся было вперед, но мужчина предостерегающе выставил руку.
— Не спеши, я же сказал — хозяйки сейчас нет. Вот когда она будет дома, тогда и придешь.
Степищев посмотрел на крепкую, волосатую руку мужчины и сердито проговорил:
— А у меня инструкция, ясно? Если не пустите в дом, я имею право вызвать участкового! И я его сейчас вызову.
Ярослав сунул руку в карман. Мужчина настороженно уставился на эту руку. Ярослав же неторопливо достал из кармана сотовый телефон и принялся набирать номер.
— Погоди! — сказал мужчина.
Степищев убрал палец с клавиатуры и выжидательно посмотрел на него.
— Слушай, мужик, — вновь заговорил тот, — ты не горячись. У тебя инструкция? Хорошо. Но у меня тоже есть инструкция. Мне хозяйка русским языком сказала: в дом чужих не пускать. Войди и ты в мое положение.
На улице начинало смеркаться. «Скоро совсем стемнеет, — подумал Ярослав. — А в темноте бандиту легче будет уйти. Действовать нужно быстро и решительно».
— Ну и ты войди в мое положение, — упрямо возразил Степищев. — Я вообще не понимаю — в чем проблема-то? Не ограблю же я дом, честное слово!
— А кто тебя знает? — усмехнулся мужчина. Затем смерил Ярослава испытующим взглядом, вздохнул и сказал: — Вижу, ты мужик упрямый. Ладно, черт с тобой. Заходи!
Он распахнул дверь, не спуская цепкого взгляда с рук Ярослава и пряча правую руку за спиной.
Степищев шагнул в полумрак прихожей…
В деревеньке Хомуты, что недалеко от Гомеля, начинало темнеть. В большом доме на берегу озера светилось лишь одно окно.
Эту комнату Виталий Королев обставил сам. Ни одна дизайнерская сволочь не совала сюда своего длинного и жадного до аромата денег носа. Поэтому Виталий любил ее больше, чем все другие, вместе взятые. Да что там — он весь дом с участком в придачу отдал бы за одну эту комнату.
Стены здесь были выложены из рыжего кирпича. Огромный, черный от копоти камин заслоняла чугунная решетка с острыми, как зубы дьявола, зубцами. Кресло, стоявшее у камина, было массивное и старинное — пять лет назад Король купил его на аукционе за двадцать тысяч долларов.
К противоположной стене были привинчены грубые дощатые полки, уставленные книгами. Всю библиотеку он тоже купил разом, заплатив за нее смехотворные деньги. Некоторые из этих книг Король ни разу не раскрывал, другие — зачитал до того, что они рассыпались у него в руках. Особенно Король любил философов — Шопенгауэра и Ницше. Никто из окружения Короля не знал о его любви к чтению. Это было тайное пристрастие. Каждый раз, приезжая сюда, чтобы отдохнуть, Виталий целыми вечерами читал свои любимые книги. Или просматривал художественные альбомы — особенно он любил итальянского художника Караваджо. В его грубых, бородатых персонажах с выпученными от ярости и изумления глазами он почему- то узнавал себя.
К тому же Королю сильно импонировала и биография этого художника. Он с упоением читал о том, как Караваджо прятался от кредиторов, буянил в кабаках и по пьяной лавочке не давал никому проходу на улице, хватаясь за шпагу при каждом удобном и неудобном случае.
Пробовал Виталий читать и стихи — Артюра Рембо, Есенина. Но это чтиво было не для него. Слишком напыщенно и сопливо — так он считал.
В этой комнате Король не только читал книги. Здесь, в старинном кресле перед камином, он позволял себе по-настоящему расслабиться. Вдали от чужих глаз он пил водку и виски литрами. Похмелий у него никогда не бывало, как не бывало и запоев. Он мог пить три дня подряд, а потом встать утром и со свежей головой отправиться по делам. И никто бы не сказал по его бодрому виду, какому тяжелому испытанию подвергался его организм в последние дни.
Часто, сидя у камина и потягивая виски, Король задирал рукав и подолгу смотрел на старый рваный шрам. Сейчас он был уверен, что, прокусив себе руку насквозь, он вырвал тогда у себя и часть души. Самую чувствительную часть, ту, которая отвечает за любовь и дружбу.
С тех пор он не испытывал душевного влечения ни к одной из тех двух или трех сотен женщин, с которыми ему довелось спать. Он терпеть не мог термин «заниматься любовью» и называл это приятное действо не иначе как «слить баллоны». Однако после каждого такого «слива» Виталий чувствовал в душе такую гнетущую и тоскливую опустошенность, что ему хотелось пустить себе пулю в лоб.
Со временем Король понял, что ненавидит женщин. Любит их тело, но ненавидит их глупые глазенки, сучьи повадки и ужимистые манеры. До секса они привлекали его, манили своими телами, после секса — становились отвратительны до тошноты.
Король залпом допил виски и поднялся с кресла. Его слегка развезло, но чувство это не было неприятным. Напротив, проблемы последних дней отошли в сторону, уступив место спокойному довольству.
Король подошел к книжным полкам, откинул крышку небольшой шкатулки, стоявшей рядом с томиком Ницше, и достал оттуда длинную папиросу. Затем поднес папиросу ко рту и шумно втянул ее запах, словно
