неясный шумок, похожий на недовольство масс. — Разумеется, когда у нас на это остается время! Согласен с вами, господа! Но суть-то в том, что успешная деятельность Александра Борисовича оказывает прямое влияние и на нашу с вами работу, вот в чем дело! Профессионала такого уровня, говорю вам искренне, встретишь нечасто. Да нет, о чем я? Нынче они почти уже вообще не встречаются, да…
— Извини, Игорь Валентинович, — не очень вежливо встрял в торжественную речь хозяина Турецкий. — Разумеется, чрезвычайно приятно бывает выслушивать в свой адрес панегирик, но, чтобы не выглядеть в ваших глазах, господа, этаким самонадеянным гусем, я просто вынужден процитировать одного древнего римлянина. Это все тот же Плиний-младший, Игорек, которого мы с тобой как-то поминали. Вот дословный перевод: «Я особой славы не заслужил, я только не вел себя постыдным образом». Дикси, господа! Еще раз извини, старина, можешь продолжать.
И Турецкий скромно потупился, успев, однако, заметить изумленные глаза Ирины. Да что заметить! Он и прочитать успел то, что она готова была «выпулить» ему: «Ну, блин, Турецкий!» И так далее, в том же примерно духе.
— Можно? Благодарю, старик, — нашелся Игорь. — Так вот, господа, когда мы с Сашей прямо с горшков пересели на одну парту в первом классе нашей старинной арбатской школы, мы, уверяю вас, и представить не могли, что однажды, почти через четыре десятка лет, судьба сведет нас в новом качестве. В качестве юриста самой высшей квалификации, — широким жестом указал он на Турецкого, — и… ну, тут уже ваше право судить о моих достоинствах… Пусть даже исходя и из довольно точного высказывания великого историка. Кажется, его звали Секундом, да, Саша?
— Абсолютно верно, — солидно кивнул Турецкий. — Цецилий Секунд. У тебя отличная память, старина.
Вспыхнул и прокатился одобрительный смешок. Послышались восклицания:
— Скромность украшает героев!
— Не стесняйтесь, Игорь Валентинович!
— Все верно!
И совсем уже громогласное:
— Никто пути пройденного у нас не отберет! Ур-ра!
Снова смех. Но Игорь уже поднял руку, останавливая болтовню.
— Так вот, исходя из вышеизложенного, я взял на себя смелость, в чем готов немедленно покаяться перед вами, и сделал Александру Борисовичу от своего и от вашего, естественно, имени некое предложение, господа. Не пришло ли время нам с вами заняться основательным укреплением нашей довольно шаткой юридической службы? Дело общее, и решать его всем. Вы помните, я просил всех по возможности найти время и внимательно ознакомиться с материалами прошедшего процесса по делу Новоселова. Уверен, что мою просьбу вы не оставили без внимания. Ну, а раз это так, то и мое предложение Александру Борисовичу о возможном нашем дальнейшем с ним сотрудничестве не должно показаться вам странным. И неожиданным. Речь не идет о том, чтобы мы уже завтра с утра начали совместную деятельность, нет. Народ мы все серьезный, и у всех есть свои обязанности. Вопрос пока ставится в принципе. Если у вас нет именно принципиальных возражений, тогда я хотел бы еще раз поднять бокал за душевное здоровье нашего уважаемого гостя, ибо физического у него достанет на десяток нам подобных, господа! Говорю абсолютно искренне, поскольку недавно на собственной шкуре испытал силу веников в его руках. А я ведь, вам известно, давно уже в этом деле не любитель, а профессионал! Ну что ж, будь здоров, Саша, старый мой дружище! Очень надеюсь на сотрудничество! Прозит, господа!
Он наклонился к Ирине и уже спокойно добавил:
— Вы даже не представляете, Ирочка, каким уникальным кладом обладаете! Счастливая женщина! И ваше здоровье!..
И тут, словно по команде Всевышнего, внимательно наблюдавшего за дружеским застольем, как-то незаметно разбежались облачка, подул западный ветерок и рассеял дневную хмарь, пропал и навязчивый, приторно сладкий запах гари от вечно, кажется, дымящихся Луховицких торфяников. Выглянуло солнце, перевалившее полуденный рубеж, и вмиг стало жарко. Не в том смысле, что раньше было прохладнее, но теперь стало уже просто припекать. Игорь подозвал одного из охранников, как две капли воды похожего на тех, которые сегодня утром встречали чету Турецких у шоссе, и что-то сказал. И тотчас над сдвинутыми в линейку столами были укреплены широкие разноцветные зонты, придавшие всему «пейзажу» дополнительную праздничность.
— Игорь много о вас говорил последнее время, — с явным подтекстом сказала Валерия и уставилась на Турецкого чистыми, почти прозрачными глазами. Она, вероятно, ждала встречного вопроса. И Александр Борисович не замедлил оправдать ожидание:
— Что вы говорите! И чем же это я сумел заслужить его внимание?
— А то вы не в курсе! Ишь, хитрец! — и сказано было так, будто ей известны какие-то тайны, которые ее муж и Александр Борисович тщательно скрывают от всех прочих. — Но вам-то это простительно, вы ведь в нашей компании впервые. Ничего, скоро привыкнете… А что, Саша… можно, и я стану звать вас по- свойски?
— Вам, Лерочка, позволено все, что угодно, — прямо-таки расплылся в сплошном благожелательстве Турецкий. — Называйте, как хотите, как в голову придет. В ваших устах любое слово кажется песней.
— Батюшки, что делается! — восхищенно покачала она головой, обеими руками поправив тщательно уложенную прическу и демонстрируя при этом изящную линию рук. — А я здесь, в нашей деревне, уж и позабыла, как они звучат, эти мужские комплименты! Вы, оказывается, очень опасный человек! Наверняка от вас можно ожидать всяческих приятных неожиданностей, да?
«Господи, и эта еще… Да чем тут вообще мужики-то занимаются? Или даже интимную свою обязанность они переложили на собственных охранников? То-то ж при виде нового мужика у баб потихоньку едут крыши…»
Турецкий, конечно, не обольщался, но уже с начала застолья прямо-таки физически ощущал на себе давление разгоряченных женских взглядов.
— Нет, Лерочка, опасности я никакой не представляю, тем более для такой прекрасной женщины, как вы.
— Да? И вы считаете это обстоятельство поводом для особой гордости? — с иронией хмыкнула она.
— Можно, я вам сознаюсь кое в чем запретном? Но вы никому об этом не скажете…
— Ну, разумеется! Только говорите тише, а то на нас начинают обращать внимание.
— Хорошо, вообще, я мог бы нашептать и на самое ушко, но боюсь, что такой демарш с моей стороны сочтут слишком уж интимным… — Он вздохнул. Почувствовал, как сдержанно вздохнула и она. Тогда Турецкий все-таки склонился к ней ближе и, придав лицу индифферентное выражение, зашептал: — Когда я был молодым, возможность добиться вашей взаимности почел бы за честь. И высшее наслаждение. Но с тех пор в жизни, я имею в виду свою, появились некоторые принципы, отступать от которых мне было бы непростительно. Хотя иногда хочется чрезвычайно. Ну да, слаб же человек! Так и течет его героическая биография между «хочется» и «нельзя».
— Любопытная исповедь… Но я где-то слышала, что если очень хочется или, как ты заметил, чрезвычайно, то ведь можно, не так ли?
— Они подобны влажному хрусталю — такие ясные и зыбкие глаза твои!..
— Это стихи?
— Нет, это впечатление от вашего взгляда, Лерочка.
— Да? А мне показалось, что мы уже на «ты»? Вечно я тороплюсь… Вам левый бок, простите, не жжет?
Турецкий посмотрел налево, увидел напряженный взгляд Олечки, взял ее руку, легонько поцеловал самые кончики пальцев, отпустил и повернулся к хозяйке:
— Пожалуйста, напоминайте мне время от времени о моих мужских обязанностях за столом, а то я вовсе потеряю голову.
— Ска-ажите, какие мы!.. — кокетливо протянула Валерия. — Ну, а как же насчет «ты»?
— По большому счету, требуется сначала выпить на брудершафт. Поцеловаться. Но такой шаг с моей стороны будет определенно расценен как наглая фамильярность. А мне не хотелось бы ставить… тебя в
