бумажки:
– «Стремительные абцессивно-фобические расстройства…» Это что будет, Лев?
Профессор даже поперхнулся и лишь секунд через пятнадцать произнес:
– Это полный абзац, Александр Борисович. И попрошу вас ко мне в клинику с таким диагнозом никого не привозить!
А через два с половиной часа судебно-почерковедческая экспертиза подтвердила и без того справедливое подозрение, что письмо, полученное Лозинским, и подпись, которую сумел раздобыть Турецкий, выполнены одним и тем же лицом:
– Совпадает характерный наклон заглавных букв, овальные элементы букв, расстояния после знаков препинания, соединительные контуры гласных и безотрывное написание согласных…
– Все понятно, – остановил Турецкий, опасаясь, что про четыре буквы, составляющие загадочную подпись, ему теперь будут рассказывать четыре часа.
Таинственный опекун действовал довольно демонстративно: прислал Лозинскому специальное письмо, не совсем, правда, ясное, но свидетельствующее о том, что ему, Лозинскому, как, очевидно, и Ширинбаеву, скоро придет капут. По мнению опекуна.
СЛЕДОВАТЕЛЬ ОСЕТРОВ
15 февраля, утро
Беседа с Бойко настолько вывела Сафронова из равновесия, что пришлось вновь прибегнуть к спасительной «Посольской».
– Разрешите? – В кабинет заглянул Осетров.
Сафронов поманил его рукой и, когда дверь кабинета закрылась, начал без предисловий:
– Слушай меня внимательно. Ветер переменился. Дело Кроткова работаем наоборот. Он хороший, мы, то есть не мы, конечно, а коллеги из РУОПа – плохие.
– ?! – Осетров был поражен. Первый случай за много лет, когда Сафронов меняет решение, настоянное на доброй порции «Посольской». Обычно в такие моменты его интуиция брала верх над любыми объективными доводами, и он очень четко предугадывал, какое дело надо раскручивать на полную катушку, а какое придержать и поволынить.
– Предприятие коммерческое? – поинтересовался Осетров. Ему не раз приходилось ассистировать Сафронову в подобных делах, и он уже тоже вошел во вкус.
– Хуже, – хмыкнул Сафронов.
– Не понял…
– А тебе и не надо ничего понимать, – сорвался начальник следственного отдела, – ты свой процент и так получишь. И еще: дело срочное, давай по-быстрому оформляй и гони этого Кроткова отсюда в три шеи.
– Так сразу не получится, – замялся Осетров, – доказательства же…
– А я разве говорил, что надо сразу? Тут нужно подумать. Что можно предложить для начала?
Осетров усердно наморщил лоб, стимулируя мозговую активность. Сафронов только махнул рукой:
– Ты, Осетр, безнадежный тугодум. Долго будешь соображать и все равно ничего путного у тебя не получится…
Подчиненный не обиделся, зная по опыту, что инициатива наказуема.
– Может быть, у вас есть какой-нибудь конкретный план? – с готовностью откликнулся он.
Сафронов самодовольно улыбнулся:
– Есть, только не план, а вполне резонное соображение, – подняв кверху указательный палец, произнес он менторским тоном. – Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Соображаешь?
– Не совсем… – Осетров сконфуженно пожал плечами.
– Не будем пороть горячку. Вызови Кроткова на допрос и осторожно выясни, как он сам оценивает ситуацию, есть ли у него чем крыть материалы обвинения. Помни главное: нам необходимо не просто добиться изменения меры пресечения, от нас требуют прекращения дела – его нужно выпускать совсем. А значит, если тебе еще не надоело здесь работать, все должно выглядеть очень убедительно. Ким, Ен, Пак съели всех собак. Ауфидерзейн.
15 февраля, утро
– Разрешите курить? – небрежно поинтересовался Кротков, рискованно развалясь на шатком стуле.
– Пожалуйста, пожалуйста. – Осетров заботливо придвинул обвиняемому пепельницу.
Вызывая его на допрос, Осетров поставил себе задачу-минимум: грамотно составить протокол, из которого бы явствовало, что обвиняемый опровергает обвинение по всем пунктам и при этом не просто отпирается, уходя в глухую несознанку, а приводит убедительные аргументы, которые нуждаются в тщательной проверке. И задачу-максимум: кроме всего вышеперечисленного добиться от него содействия, чтобы самому не ломать голову, пусть этот козел подскажет, как его вытащить, назовет лжесвидетелей, которые подтвердят его непричастность, или подскажет, как убедить Масленникову просто забрать свое заявление и отказаться от первоначальных показаний.
– В каких отношениях вы состоите с гражданкой Масленниковой? – осторожно начал Осетров.
– Мы с ней едва знакомы, – вздохнул Кротков. По началу разговора он предположил, что никто его здесь топтать сапогами не будет, скорее наоборот. И вел себя, как и подобает несправедливо преследуемому, безвинно страдающему человеку, уставшему бороться с системой.
