Впрочем, у Широкова было очень развито одно качество, которое не раз уже спасало ему жизнь в опасных условиях российского бизнеса. Это качество – трусость.
Он никогда не лез в драку. Не потому, что был сдержан, а потому, что боялся получить по морде.
И сейчас его трусость проявилась в полной мере.
– Я готов отдать ему «Розовые сны»... – сказал он.
– Что?.. – не поняла Екатерина Илларионовна.
– Я готов отдать твоему мужу «Розовые сны»! – взорвался Широков. Он снова забегал по бильярдной. – Пусть он подавится! Пусть!
Этого Екатерина Илларионовна не ожидала. В первую секунду она даже не поняла – радоваться ей теперь или огорчаться... Впрочем, нет, какие тут могут быть сомнения – конечно, радоваться! Ее любимый человек останется жить! Пусть ценой этих «Розовых снов»! Пусть! Черт с ними! Подумаешь, «Розовые сны»! Она будет любить его и без них! И как это он хорошо все придумал! Ну конечно – надо отдать их, и все!
И в ее глазах блеснула радость.
Однако Широков истолковал эту ее радость по-своему.
– Довольна?! – подскочил он к Екатерине Илларионовне. – Довольна, что станешь теперь тут хозяйкой?! – Он обвел рукой окружающее пространство.
– Ты что, Миша, ты что... – испугалась Екатерина Илларионовна и попыталась снова взять его за руку.
Однако он отбил ее ладонь, хлопнув по ней с размаху, и вдруг как-то разгорячился от этого хлопка, аж затрясся весь и захотел снова ударить Екатерину Илларионовну, только уже не по руке, а по лицу, и не ладонью, а кулаком, и не раз, а два, три, четыре, пять...
Он резко размахнулся:
– Тварь!
Она отступила на шаг и закрылась руками:
– Миша, не надо!
Его кулак двинулся вперед... но вдруг остановился.
Он не смог ее ударить.
Но не потому, что пожалел, нет. Просто в последний момент вспомнил: она жена мэра. А бить жену мэра себе дороже.
Но Екатерина Илларионовна поняла все так, как ей хотелось. «Он любит меня! – со слезами взглянула она на Широкова. – И поэтому не может причинить мне боль...»
Женщины бывают поразительно глупы.
Впрочем, Широков не стал разрушать иллюзии Екатерины Илларионовны. Вероятно, в надежде на то, что она ему еще пригодится. Встав к ней боком, он оперся локтями на бильярдный стол и искоса глянул на жену мэра, словно оценивая: не очень он переборщил?
Не очень. Даже наоборот – она, кажется, еще больше воспылала к нему. Его же теперь жалеет, бедненького...
Таким образом жалость к возлюбленному и радость за него соединились в Екатерине Илларионовне в одну не поддающуюся определению эмоцию, и она улыбалась сквозь слезы, и ее светлая тушь текла по щекам, смешанная с темными тенями, и разбегалась струйками, и, утираясь, Екатерина Илларионовна размазывала эти струйки по лицу.
И тут она вдруг спохватилась. Семенов-то, муж-то! Он же еще ничего не знает! Он же, гад, до сих пор вынашивает свои кровожадные планы!
– Прости, Миша, мне нужно идти... – Она приблизилась к Широкову и протянула было к нему руку, но тут же и опустила ее, не смея отчего-то коснуться своего несчастного возлюбленного. – Мне нужно идти... – повторила она, словно спрашивая разрешения.
Широков молчал.
Она помялась, потом робко поцеловала его в щеку и направилась к двери.
А минут через десять Екатерина Илларионовна уже заходила в кабинет мужа. Она хотела прямо с порога заговорить про Широкова, но осеклась, увидев, что мэр мрачнее тучи.
Он сидел за столом, обхватив голову руками, и сосредоточенно рассматривал какой-то не то журнал, не то что-то похожее – глянцевое и блестящее.
Екатерина Илларионовна подошла ближе и увидела, что это сборник комиксов про милицию и бандитов.
Она села напротив.
Он не обратил на нее ни малейшего внимания.
– Ты очень занят? – спросила наконец она, подавляя раздражение.
Мэр медленно поднял голову. Ей стало ясно, что он сейчас где-то далеко.
– Ты где? – пощелкала она пальцами перед его носом.
Он посмотрел на нее и спросил:
– Слушай, а что, преступников и правда всегда ловят?
Екатерина Илларионовна вздохнула:
– Я дела делаю, а ты дурью маешься!
– Какие дела?.. – безразлично осведомился он, а затем снова опустил глаза и перелистнул очередную страницу похождений какого-то мента.
Тогда она приподнялась, перевалилась через стол, захлопнула комиксы, отложила их в сторону и очень по-деловому принялась объяснять ему, что Широкова убивать не надо, потому что он согласен отдать «Розовые сны» и так.
Однако, как только она начала говорить, мэр снова уплыл мыслями куда-то вдаль.
– Ты меня слышишь? – безуспешно пробивалась к нему жена. – Слышишь меня или нет?
Он ее не слышал.
Она к нему и так и сяк – никакого эффекта. Не реагирует. Думает о чем-то своем.
Екатерина Илларионовна поняла, что разговаривать с мужем сейчас бесполезно. Она снова вздохнула и решила подождать до вечера. Может, хоть тогда он придет в себя...
– Я пошла! – сказала она.
Вместо ответа муж снова раскрыл комиксы.
Екатерина Илларионовна плюнула и направилась к двери. Вышла в коридор и вдруг столкнулась с запыхавшимся Садчиковым.
– Ты к нему? – спросила она.
– К нему, – ответил Андрей Петрович.
Екатерина Илларионовна схватила его под локоть и горячо зашептала:
– Слушай, тут такое дело...
И она рассказала ему, что убивать Широкова необходимости больше нет, но сама она оказалась бессильна втолковать это мэру, который как пьяный сейчас, честное слово, ни фига не понимает, так, может, хоть ты ему объяснишь, а, Андрюш, объясни, а, тебя-то он послушает, это на меня он внимания не обращает, а тебя послушает, обязательно послушает...
Садчиков кивнул: угу, мол, постараюсь. Он нетерпеливо топтался на месте, ожидая, когда же она его наконец отпустит.
– Ладно, иди... – сказала Екатерина Илларионовна.
И Андрей Петрович сразу же дернулся к кабинету мэра.
– Только не забудь! – напомнила ему Екатерина Илларионовна.
– Угу... – снова буркнул он.
И – забыл.
Потому что когда он зашел к Семенову, то из его головы мгновенно вылетело все, что в ней было, а влетело в нее звенящее предчувствие чего-то ужасного. Вот просто физически влетело через ноздри с первым же вздохом. Андрей Петрович реально ощутил запах этого предчувствия – оно было невероятно затхлым и с примесью мочи. Как будто очутился Андрей Петрович не в кабинете мэра города, а на обжитом бомжами провинциальном вокзале и прямо с порога в нос ему шибанули такие ароматы, которые свалили бы кого угодно. Вот так: шагал, шагал, о чем-то думал, к чему-то готовился, что-то про себя проговаривал,
