Голованов покосился в зеркальце заднего обзора. «БМВ» продолжал тащиться за ним с прежним отрывом в четыре машины – оптимальный вариант хвоста на московских дорогах.
Раздумывая, какой из трех вариантов лучше всего подходит для данного случая, Голованов в то же время просчитал мысленно всех клиентов и «подопечных» «Глории», кто мог бы заинтересоваться его личной персоной, однако в делах за последний месяц ничего криминального не обнаружил и тут же перекинулся на трагедию супружеской пары Толчевых. Мысленно прошелся по ряду пунктов, и его сознание тут же высветило окна редакции еженедельника, на который пахал фотокор Юрий Толчев, и темный мужской силуэт, мелькнувший за стеклом.
«Неужто здесь собака зарыта?» – булькнуло в мозгах, и он уже чисто автоматически всмотрелся в зеркальце.
Темно-вишневая иномарка словно приросла к своему месту в довольно плотном кильватерном строе, который тянулся по Севастопольскому проспекту.
Теперь, когда вроде бы все определилось, его мозги работали в режиме, приближенном к боевым действиям.
Голованов достал из бардачка мобильник, дождался, когда в его памяти высветится номер мобильного телефона Турецкой.
– Ира? Добрый день, точнее, вечер. Голованов беспокоит.
Она прощебетала в ответ что-то приветливое, однако он был ограничен во времени и тут же перешел к делу:
– Простите, Ирина Генриховна, вы сейчас можете говорить? Или хотя бы слушать и отвечать «да» – «нет».
– Господи, Сева! – искренне возмутилась Ирина Генриховна. – Конечно, да. – И тут же, но уже с тревожной интонацией в голосе: – А что, что-нибудь случилось?
– Да как вам сказать... – хмыкнул Голованов. – В общем-то, ничего особенного, но...
И он буквально в двух словах рассказал о хвосте, который тянется за ним, судя по всему, от самого агентства.
Ирина Генриховна молчала, и Голованов вынужден был напомнить ей о себе:
– А теперь главное. Надо срочно пробить эту иномарку и выяснить о ее владельце все, что только возможно. Кто он, что он и прочее. – Он замолчал было, но тут же добавил: – Оно, конечно, все это мог бы сделать и Макс, однако желательно через вас. Вернее, через МУР. Время не терпит.
Ирина Генриховна все так же молча слушала Голованова и вдруг спросила полуиспуганным шепотком:
– Какая вы, говорите, машина? «БМВ»?
– Ну да.
– А вы... вы ее владельца не рассмотрели, случаем?
Голованов невольно насторожился, хотя и не понял до конца смысла последнего вопроса.
– А как же! – ответил он. – Это первое, пожалуй, что я сделал после того, как срисовал его номер.
– И... и что? Я имею в виду, какой он из себя? Молодой мужчина или...
Начиная злиться, он не дал ей договорить. Его действительно поджимало время, и надо было в срочном порядке принимать какое-то решение.
– Ира, в чем дело? И какая, к черту, разница, молодой он или старый?!
– И все-таки! – с неожиданной настойчивостью потребовала Ирина Генриховна.
– Ну ежели «все-таки», тогда молодой мужик, лет тридцати пяти. Могу также дополнить, – с откровенной язвинкой в голосе произнес Голованов, – что, судя по его посадке, довольно высокий мужик.
– Значит, он!
– Кто «он»? – мгновенно насторожился Голованов.
– Мосластый!
И она тоже кратко и толково рассказала о молодом мужике на «БМВ», который в то утро, когда был убит Бешметов, заходил в ночной магазин.
И тут же:
– Что делать, Сева?
Голованов размышлял не более секунды.
– Значит, так, срочно связывайтесь с Яковлевым, а я потяну малость время, после чего выведу вашего Мосластого на пост ГАИ, что на съезде с улицы Паустовского на МКАД. Как только Яковлев примет какое-то решение, срочно перезвоните мне.
Получив от Голованова сообщение, чтобы он не ждал его в ближайший час, Агеев только плечами пожал: мол, вы – начальство, вам с горы виднее, и, уже затоваренный водкой и тремя бутылочками пива, поднялся со скамейки, на которой просидел битый час, наблюдая за небольшой стайкой местных алкашей, видимо, безработных, что кайфовали на поваленном дереве, почти у самой кромки лесопарка, наслаждаясь какой-то аптекарской дрянью. Постоял малость, как бы размышляя, куда бы ему податься лучше всего, и ленивым шагом уверенного в себе человека, который знает свою настоящую цену, направился к поваленному дереву.
Ухмыльнулся, увидев, как сделала охотничью стойку вся стайка, среди которых чем-то выделялась бывшая звезда телеэкрана. То ли тем, что на нем довольно неплохо сидела дорогая кожаная куртка, которую он, видимо, еще не успел пропить, то ли тем, что он был как бы в центре внимания, что, впрочем, было вполне объяснимо: бывшего корреспондента Центрального телевидения здесь, судя по всему, знала каждая собака. С ним здоровались и с ним раскланивались соседи по дому, ему, возможно, даже давали в долг на бутылец паленого, дешевого пойла, оттого и отношение к нему со стороны забубенных московских алкашей было соответствующим. Почет и уважение господину корреспонденту! И лучшее местечко в хорошую погоду на поваленном дереве в Битцевском лесу.
– Привет и низкий мой поклон господам бродягам! – довольно громко поздоровался Агеев, останавливаясь в трех шагах от бревна, с которого на него взирали четыре пары вопросительно- вопрошающих глаз. Мол, чего скажешь, мил-человек, чем изнывающую с похмелья душу порадуешь?
И только совсем еще сопливый щуренок взвился с бревна, прослышав в словах неизвестного мужика обидные для себя слова.
– А с чего бы это мы для тебя бродяги? – подался он с кулаками на Агеева. – Сам-то ты хто?
Агеев уж хотел было ткнуть небольно этого щуренка сопливого кулаком в живот, но его опередил все тот же Толстопятов.
– Охолонись, Кузя! – осадил он еще неопытного и, видимо, необученного бойца, пребывавшего в этой стайке на побегушках. И когда тот крутанулся к нему всем своим вихляющим корпусом, Толстопятов пояснил дружелюбно: – Когда тебя величают бродягой, здороваясь, так ты гордиться этим должен.
– С чего бы это? – уже более миролюбиво хмыкнул Кузя.
– Да с того самого, мудила с Нижнего Тагила, – подал голос прищурившийся на Агеева мужик лет пятидесяти, – что ты еще не дорос, чтобы с тобой так здоровкались. А вот тот, кто уже пару ходок на зону сделал...
– Так бы и говорил, – обиделся на своего более старшего собутыльника Кузя, – а то...
И он замолол заплетающимся языком какую-то ахинею. Однако его уже никто не слушал – взгляды притягивала довольно потертая спортивная сумка, висевшая на плече Агеева.
– Что скажешь, мил-человек? – довольно миролюбиво поинтересовался все тот же знаток тюремно- лагерного сленга, не поднимаясь, правда, с бревна.
– Да вот хотел спросить, не найдется ли в хорошей компании стакана?
Все четверо, включая и щуренка сопливого, недвусмысленно переглянулись. Им явно пришлись по душе слова коренастого незнакомца о хорошей компании, что уже само за себя говорило о том, что светит халявная выпивка, но вот что касается стакана...
– Видишь ли, – первым отозвался более смышленый Толстопятов, правильно отреагировавший на давно забытое слово «стакан», – мы здесь вроде бы как на природе отдыхаем... обходимся, можно сказать, без таких излишеств, как стакан и...
«И закуска», – хотел было подсказать Агеев, однако Толстопятов продолжал выстраивать свою
