Я не виню конкретно вас, это сегодня общее место. Никто не дает себе труд быть корректным. Крушить и ниспровергать – голословно – пожалуйста! Но добавить хотя бы «с моей точки зрения», а на самом деле – «с моей дилетантской точки зрения» – ни за что!.. Это Остап Бендер говорил, мол, Бога нет и это – медицинский факт. Но Остап Бендер не был силен в медицине. А вот Сергей Бубка, не будем сейчас уточнять, о ком именно и при каких обстоятельствах, сказал: «Ему легче, он весь в Боге. А мне что-то мешает, пока мешает». А Осетров? «Без внутренних сил к сопротивлению... – он имел в виду сопротивление чужому негативному влиянию, – в больших шахматах путь один – в дурдом». Сергей Долматов, международный гроссмейстер, перед ответственнейшим матчем: «Сегодня будет что-то страшное, и я решил судьбу партии вверить в руки Бога, а против Бога нет приема». И так далее. Со многими я беседовал лично, уже более предметно, и всегда находил подтверждение: Бог есть. И это факт! Для меня Бог столь же реален, как этот стол, эти книги и этот диван.
Гордеев ничего ему на это не сказал, десять минут стремительно истекали. Конечно, Щапов психолог, конечно, у него профессиональная привычка: ни слова в простоте, не говорить с человеком, а уговаривать – воздействовать на сознание! Но и психологу надо бы совесть иметь, не пациента же агитирует. Особенно бог его хорош. То он Бог с большой буквы, то что-то вроде нового, одному Щапову известного допинга.
А Щапов расценил его молчание как долгожданную капитуляцию:
– Видите, возможно, если бы у меня была возможность поговорить с Болотниковым, он бы и остался жив. По крайней мере, он был бы понят.
– Давайте подытожим, – попросил Юрий Петрович. – Простыми словами. Вы считаете (на основе предоставленных видеозаписей), что Болотников утратил некую психологическую опору, так?
– Да.
– Что никакими известными ему до того способами он не смог восстановить психологический настрой, отчаялся, окончательно разуверился в себе или боге, или боге в себе?..
– Да.
– То есть, говоря еще проще, вы думаете, к концу третьей партии он был готов покончить с собой?
– Да. За исключением того, что мои выводы базируются исключительно на увиденном. Если бы я поговорил с ним самим, возможно, выводы были бы диаметрально противоположны.
«Накачанный» всей этой психологической галиматьей, Гордеев поехал домой и стал смотреть по НТВ- Спорт репортаж об игре Мельника. Можно было, конечно, пойти посмотреть вживую, приглашение было, но часа три высидеть, глядя, как один человек на сцене тоже просто сидит, ну, иногда ходит... Нет, после беседы со Щаповым у Юрия Петровича не было на это сил.
В сжатом варианте все выглядело куда как динамичнее. Мельник проиграл и расстроился, компьютер выиграл и никаких эмоций не проявил. Юрий Петрович, как ни странно, и у Мельника увидел полный набор навязчивых движений – и скованность, и несоразмерные усилия при попытке сосредоточиться. Психологи, даже лучшие, всем подряд ставят один и тот же диагноз, что ли? Интересно, что сказал бы Щапов, глядя на Мельника? Что ему тоже нужна консультация и он морально готов покончить с собой?..
24
– Чертова погода...
– А? – Рыжий прекратил монотонно поднимать и опускать лом. – Извините, Глеб Николаевич, не расслышал.
– Чего не расслышал?! Тебе б все отлынивать.
Глеб Николаевич тоже остановился перевести дух, поглубже нахлобучил старую армейскую ушанку, некогда серебристо-голубую, а ныне пепельно-серую, с еле заметной вмятиной от кокарды, достал из кармана пачку «Ватры», но, передумав, спрятал.
Рыжий, дурачась, стал наскакивать на сугроб, держа лом наперевес, как копье. Опасно махнув пару раз перед носом напарника, он сплеча вогнал свое орудие в плотный, лежалый снег на две трети.
– Змий повержен! – торжественно объявил Рыжий. – За проявленную доблесть победителю вручается орден Георгия Победоносца и денежный приз в размере десяти копеек. – Он подбросил монету, но, поскользнувшись, упустил, и она нырнула в сугроб следом за ломом.
– Обалдуй, – сказал Глеб Николаевич устало.
Рыжий раздосадованно сплюнул:
– Тьфу! Как раз на пачку сигарет захватил! Теперь десяти копеек как раз и не хватит.
– Еще чего! На уже. – Глеб Николаевич с сожалением протянул ему свою «Ватру»: – обещался не давать тебе больше... О-хо-хо! Ну, ничего. Заберут тебя весной в армию, там тебе дадут прикурить! Жаль, ты ко мне не попадешь!
– Не заберут, я откошу.
– Посмотрим.
– Посмотрим!
Рыжий попробовал выпускать дым колечками, но ветер рвал и сминал их, едва они отрывались от губ.
– Вроде уже таять начало, так таяло бы, что ли, – проворчал Глеб Николаевич, снова принимаясь за работу. – А то опять вздумалось ему приморозить.
– Нет справедливости на свете, – констатировал неожиданно погрустневший Рыжий. – Эскалибур! Ко мне! – Он дернул лом сперва одной, потом двумя руками, но ожидаемого эффекта не последовало, тот поддавался понемногу и вышел только раза с пятого. – Вот Лехе Колпакову долбить не приходится, когда его очередь на первом этаже – всегда оттепель.
– Нашел кому завидовать!
– А я не завидую. Хотя бог убогих любит.
– Скажи еще, что их в армию не берут.
– Далась вам эта армия! Тоже мне цитадель порядка и величия духа! В Афгане обделались, в Чечне в первый заход обделались, во второй, считай, тоже обделались...
– Такие ж сопливые, как ты, и обделались!
– Давайте не будем перекладывать с больной головы, да? Про Афган вообще молчу, меня тогда еще и в проекте не существовало, а когда Паша Мерседес брал Грозный на Новый год, я как примерный третьеклассник хороводил на утреннике в Кремле.
Рыжий в несколько энергичных ударов сокрушил ледяной панцирь над водосливной решеткой и принялся столь же энергично разминать шею.
– Ну что ж ты за человек такой, а? – рассердился Глеб Николаевич. – Тоже придумал себе – остеохондроз. Ты хоть представление имеешь, что это за дрянь?
Рыжий прекратил ворочать шеей и уставился на курсантов школы милиции, стоявших в оцеплении неподалеку.
– А вы видели, Глеб Николаич?
– Кого?
– Ну этого... Акробата. Аэронавта.
– Да ну тебя!
– Покойников боитесь?
– Ты работать собираешься? Или думаешь, пенсионер Вооруженных Сил будет за тебя ломом махать?!
– Так сидели бы на пенсии!
Глеб Николаевич отвернулся и замер.
– Простите! – тут же добавил Рыжий. – сорвалось.
Он посмотрел вверх. Небо было невероятно низким, темным, почти черным, со светлой каймой на далеком, недостижимом горизонте, отчего казалось вогнутым, провисшим.
– Скоро упадет, – сказал Рыжий. – И раздавит. У меня сейчас случится приступ клаустрофобии прямо на открытом воздухе.
Против ожидания Глеб Николаевич ничего не сказал про армию. Он поднял на него глаза, но сразу поспешно опустил.
– Мы с вами как шахтеры, Глеб Николаевич. Только после смены не поднимемся на поверхность... Ответите честно?
