– Я никому ярлыков не навешиваю! И вы, Савелий Ильич, это прекрасно понимаете, – обиделся Гордеев.
– Нет, не понимаю. Как иначе прикажете называть то, что вы делаете?
– Чтобы разобраться в явлении, я должен разложить его... грубо говоря, на известные составляющие. Если я сталкиваюсь с чем-то доселе неведомым, я даю этому определение. Пытаюсь, по крайней мере, дать. Вот и все.
– Ага! Вы, значит, не на человека навешиваете ярлык, вы его сперва расчленяете на части, а уж потом маркируете: мозги иссушенные, заплывшие жиром, внутренности тухлые с червоточиной, где была совесть, там вырос сами знаете кто.
– Не передергивайте, Савелий Ильич! Не человек разделяется на составные части, а поступки и мотивы.
– Это все отговорки! Кто твердил: «Не будем спорить о терминах!»? Ваши слова?
– Мои, ну и что с того?
– Вы присваиваете себе право судить других, вот что! Вы же юрист, адвокат, как вы можете защищать людей, если в каждом заранее подозреваете изъяны, пороки и несовершенства?!
– Фу, ну вы и нагородили! – Гордееву стало смешно. Налив себе кофе, он подошел к батарее проведать несчастные папки. С виду они почти просохли. – Ничего не слиплось, и краска нигде не растеклась, – удовлетворенно сообщил он.
– Слава тебе господи! – ожил Заставнюк. – Что конкретно вы хотели узнать про Осетрова?
– Психологический портрет плюс мотив.
– Опять за рыбу деньги!
– У вас материалов – море разливанное. Только они в большинстве своем тенденциозны, всяк же кулик поносит соседнее болото. Я могу подогнать факты под свою версию элементарно, но, что бы вы там ни говорили, Савелий Ильич, стремлюсь я в первую очередь к объективности. А посему соваться без лоцмана в эти фекальные воды не хочу.
– Ладно, слушайте про своего Осетрова, – сдался Заставнюк. – Став чемпионом, он крепко подружился с тогдашним руководством Шахматной федерации – там всем хотелось делать вид, что они борцы за честь державы, вдохновители и организаторы шахматных побед. Когда подрос новый строптивый претендент, руководство начало плутовать, не буду утверждать, что с подачи Осетрова, но, безусловно, к его прямой выгоде. Обманули претендента с городом, где должен был состояться полуфинал отборочного цикла, в ФИДЕ перенесли матч из Голландии в Штаты, сами же ехать претенденту в Америку не позволили, думали, зачтут ему поражение за неявку. Но сорвалось. И потом много всего было. Прерванный матч, когда у Осетрова нервы сдали. Претендент уже стал чемпионом, так к нему тренеров не отпускали на сборы – они как бы военнослужащие, а один шпионил в пользу Осетрова. Психолог его переметнулся к Осетрову. Но все равно нельзя обвинять огульно его одного. Он дружил с системой, она его защищала. Сейчас система, конечно, развалилась, но у него от былого величия остался шахматный журнал и дружба с большими людьми.
– Савелий Ильич, – прервал Гордеев, – дело в том, что и тренер Мельника Чирков, и тренер Болотникова Гуревич – люди, близкие Осетрову. Напрашивается аналогия. Помните, Данила, малолетний ученик Мовсесяна, упоминал, что, когда Мельник придумал дивную по красоте дебютную комбинацию, компьютер ее словно заранее знал. Кто сказал, что в перерывах между партиями Осетров не имел доступа к «Владимиру I»? Очень даже мог иметь и мог по ходу модифицировать так называемую дебютную базу.
Заставнюк посмотрел на него неодобрительно, снова настраиваясь на словесную баталию.
– Думаете, я не вижу, чего вам хочется?! Придать вес своим измышлениям и прикрыться моим авторитетом!
– Думаю, вы заблуждаетесь, – попытался возразить Гордеев, но старик уже вошел в раж.
– И не пытайтесь вкручивать мозги начальству! Воскобойников не тот человек.
– Вы сами себе противоречите, Савелий Ильич! – видя, что Заставнюка не урезонить, Гордеев тоже повысил голос, распаляясь от собственных же слов: – Я не собираюсь никому пускать пыль в глаза. Или вы хотите сказать, Воскобойников сам прекрасно знает, что такое Осетров, и не нужно это лишний раз педалировать? Это уже другой разговор, но в мыслях у меня все равно не было ни малейшего криминала.
– Как же не было? Черт знает что вбили себе в голову, и меня провоцируете на болтовню, пока Женя дело делает! Если вы этого еще не понимаете, тогда...
– И опять вы сами себе противоречите. Вы знаете, из-за чего погибли Болотников и Мельник? Не знаете. Никто не знает. А посему мы с Брусникиной движемся разными путями, пока один из нас не натолкнется на что-нибудь существенное или не убедится, что зашел в глухой тупик. А если вы мечтаете, чтобы мы поскорей пересеклись, прекратите тратить попусту свое и мое время и бездоказательно меня уговаривать, я на уговоры не поддаюсь. Лучше найдите мне еще факты об Осетрове, вдобавок или в противовес к тем, что рассказали. А я пока выверну наизнанку Норинского!
Оставив последнее слово за собой, Гордеев преисполнился кипучей энергии, он был готов немедленно лететь навстречу с болотниковским лучшим другом, хватать за грудки и вытряхивать из него правду, хотя после кофе голова пульсировала, как эластичный аквариум, в котором под монотонную, завывающую музыку танцуют медузы.
– Опять началось, – проворчал Заставнюк, глядя в окно, и до Гордеева только теперь дошло, что заунывный свист в ушах не результат вчерашних приключений, а рецидив ночной снежной бури.
Чтобы не травмировать Савелия Ильича ненормативной лексикой, к которой почти наверняка придется прибегнуть в разговоре с Норинским, Гордеев вышел в коридор и позвонил по сотовому.
– Да, секундочку, – ответила незнакомая женщина.
Гордеев решил было, что неправильно набрал номер, но потом различил сквозь офисный шум знакомый голосок с прононсом. Норинский разговаривал еще по двум линиям, одновременно перекрикиваясь с кем-то, видимо, в соседней комнате. Секундочка длилась минуты две, после чего Норинский попросил другого собеседника обождать и взялся за мобильник:
– Я слушаю.
– Это Гордеев! – произнес Юрий Петрович угрожающе. – Выйдите в другое помещение, где вам никто не помешает.
– Ну, что еще? Я же только разговаривал с вашей Брусникиной, вы что, нанялись меня от работы отрывать? Одна приходит, другой звонит...
Что делала Брусникина в офисе у Норинского, Гордеев даже представить себе не мог, но размышлять сейчас об этом – потерять кураж, настроение. Потом выяснится. А гада надо давить немедленно, не отходя от кассы!
– Значит, нанялись!
– Я перезвоню позже.
– С того света перезвонишь.
Норинский наконец проникся, всполошился:
– Что-то случилось?!
– Хотите со всеми поделиться новостью?
– Сейчас!
Гордеев услыхал, как хлопнули одна за другой несколько дверей.
– Да?! – теперь голос Норинского отдавался эхом, судя по всему, он вышел на лестницу или в курилку с голыми стенами. – Что случилось?!
– А вы не знаете? – Гордеев издевательски усмехнулся в трубку.
– Нет.
– Мельник мертв, Болотников мертв, Гуревич на волосок от смерти, а один близкий друг Болотникова много знает, но до сих пор жив.
– Не понял!
– Чего тут не понимать?! – Гордеев выдержал паузу. – Кто вложил деньги, между прочим, не свои, в осетровский проект? Кто с самого начала знал, что осуществляют этот проект бравые вояки? Кто не мог не знать, что у вояк у этих с Осетровым общий интерес? Кто не мог не знать, чем славен Осетров? Не знать
