возможностью высылки из Москвы чуть ли не половины американского посольства.
Конечно, американцы со своей стороны в долгу не останутся. Вышлют столько же русских. Но президент Клинтон директору ЦРУ Джеймсу Булей, карьера которого и так уже висела на волоске, второго скандала, который грозил стать еще более грандиозным, не простит. За головой Вулси полетят и другие, вполне симпатичные во всех отношениях. Например, голова Филдинга.
— Понимаешь, Роберт, здесь речь может пойти уже о крахе всего нашего управления. Ты же знаешь, какие силы в конгрессе на нас ополчились. А если нам урежут финансирование раз, второй, то... В общем, финита ля комедия. Эти идиоты в конгрессе не понимают, что разведка нужна всегда, независимо от состояния мира в этот конкретный момент. Вся наша резидентура создавалась десятилетиями!
Филдинг аж стукнул ладонью по столу, словно прихлопывая этим жестом наглецов и недоумков из конгресса.
— Ну да извини, это я расчувствовался. Наверное, старею. В общем, твоя задача, чтобы они разнюхали как можно меньше. Особенно в случае, если они будут пытаться выходить на контакт с действующими или отставными нашими сотрудниками. Или вдруг появятся в наших краях...
Когда за Уэнтвордом захлопнулась дверь, все же успев впустить в кабинет Филдинга запах свежее- сваренного кофе, Филдинг вздохнул. Не столько потому, что любил кофе, от которого вынужден был несколько лет отказываться, сколько потому, что не любил давать неточных заданий. Но он просто не имел права раскрыть даже Уэнтворду настоящее существо дела.
Но на самом-то деле даже Филдинг не был полностью в курсе того, что именно необходимо хранить в тайне от этих прилетающих сегодня в Нью-Йорк русских.
Нью-Йорк
Никакой Статуи Свободы я не увидел. Наверное, мы заходили на посадку как-то с другой стороны. А может быть, под конец полета я просто задремал, хотя до этого вроде бы и успел уже выспаться. Не иначе как все это от минералки. Надо было выпить водочки.
Нас встречал Сережин друг-филолог Илья Ларин, высоченный детина с густой русой бородой, больше похожий на лесоруба или охотника, чем на специалиста по русской литературе. Пожав мне руку и ударив Ломанова дружески по спине с такой силой, что неподготовленного могло бы просто свалить с ног, он усадил нас в свою огромную голубую машину, названия которой я не знал.
— Я живу в Квинсе. Мы можем сразу поехать ко мне, но я предлагаю, если есть время, прокатиться через Бруклин и Манхэттен. Это, конечно, круг, но Нью-Йорк хоть краем глаза посмотрите. Времени, как я понимаю, у вас не слишком много?
— Да, времени у нас в обрез. Но прокатиться по городу тоже стоит, — сказал я Илье и добавил, обращаясь уже к Ломанову: — Особенно если Сережа сейчас позвонит одной даме и она согласится с нами встретиться. Где лучше договариваться о встрече?
— Александр Борисович! Это я беру на себя, — сказал Ломанов, вылезая из машины, чтобы позвонить.— Где-нибудь в Манхэттене. А если ее нет дома? Все-таки надо было из Москвы позвонить.
— Не надо было, — жестко сказал я. — Нет дома — значит, не судьба. Мы и так знаем, куда нам двигаться дальше.
На наше счастье, Нэнси была дома. Она ждала нас через час. Жила она тоже в Квинсе, но ближе к Манхэттену, чем Илья, на Хантерс-пойнт-авеню.
Илья посмотрел на часы:
— Не расстраивайтесь, ребята, большого путешествия с осмотром достопримечательностей у нас не получится, но проскочить через Манхэттен мы успеем. Так что кусочек классического Нью-Йорка я вам преподнесу на блюдечке с голубой каемочкой.
Сначала мы ехали через Бруклин, в котором нам не встретилось так ожидаемых небоскребов. Дома, правда, были в основном высокие, из красного кирпича и с внешними пожарными лестницами, которые я помнил по американским фильмам. Конечно же все первые этажи были заняты магазинами, кафе, зеленными лавками.
От этого созерцания меня отвлек Ломанов, коснувшись моего плеча:
— Александр Борисович, может у меня, конечно, мания преследования, но, кажется, за нами хвост. Посмотрите на тот белый «понтиак». Я заметил его еще в аэропорту, он стоял через три машины от нашей. За рулем сидел негр в темных очках. А когда я звонил, поблизости крутился белый парень, который потом сел в эту же машину. Она рванула с места сразу же за нами.
Я осторожно оглянулся. За нами действительно ехала большая белая машина.
— Господа, нам надо оторваться? — с удовольствием поинтересовался Илья.
Похоже, он скучал здесь, в Америке, без приключений.
— Давай, старик, покажи, на что способен! — Ломанов сильно хлопнул друга по плечу.
Это у них, похоже, было что-то вроде первобытного ритуала — дубасить друг друга в знак настоящей мужской дружбы.
Наше дальнейшее путешествие походило на ускоренное прохождение лабиринта по маршруту, только Илье ведомому. Я понял только то, что мы бесконечно сворачиваем с номерных улиц на авеню, а с авеню на эти самые пронумерованные улицы. Все-таки Нью-Йорк, а именно Манхэттен, как нельзя лучше приспособлен для заметания следов — сетка его улиц позволяет бесконечно менять направление. Белый «понтиак» уже давно исчез из вида, а мы все петляли и петляли.
Наконец Илья остановился.
— Спасибо за доставленное удовольствие. — Он церемонно приложил руку к сердцу.
Он явно чувствовал себя героем крутого боевика — ловким, удачливым и неуловимым. Как большой ребенок с густой бородой.
— Времени у вас совсем в обрез, но Пятое авеню я вам все-таки покажу.
Даже из машины было видно, насколько роскошны магазины на этой улице, где, как говорят, живут самые богатые люди Америки.
Потом Илья показал нам рукой на Центральный парк, около которого возвышалось несколько самых дорогих жилых небоскребов, в одном из которых последние свои годы провел Джон Леннон.
— Теперь — под землю, — объявил Илья так, будто собирался завезти нас в саму преисподнюю.
Мы нырнули в огромный ярко освещенный туннель, который, как успел сообщить нам наш гид, проходит под Ист-ривер.
К дому Нэнси мы подъехали точно в назначенное время.
Илье не понадобились намеки на то, что у нас предстоит важный разговор. Он сказал, что до его дома отсюда ехать минут пятнадцать и что когда мы соберемся уходить, нам надо будет просто позвонить ему, и он за нами заскочит. Я с искренней благодарностью пожал ему руку.
Когда Нэнси открыла нам, я просто обомлел — так она была похожа на Баби. Но только гораздо печальней.
Ломанов сразу взял на себя роль переводчика, да так умело, что никаких проблем в нашем общении просто не возникало.
Я вынуждена вам верить, — сказала Нэнси, пригласив нас в просторную комнату, где на длинном столе у окон стояло сразу два компьютера и множество другой техники, на которую Ломанов, как я понимаю, старался не особо заглядываться. — В последние дни перед... своей смертью Баби звонила мне каждый день, она рассказывала мне о вас. Но я хочу, хотя это тяжело и мне, и вам, но все же я хочу знать, как это все произошло.
Я, как смог, смягчая подробности, рассказал ей о смерти сестры. Она печально кивнула, выслушав мой рассказ:
— Да, я так и думала, что Баби умерла от удушья. Знаете, ведь мы с ней близнецы. И, как это часто бывает у близнецов, чувствуем друг друга даже на расстоянии. В тот день, когда погибла Баби, у меня был страшный приступ. Что-то типа астматического, хотя у меня нет астмы... Значит, им нужен был дневник...
Нэнси вышла в соседнюю комнату и вернулась почти тотчас же, неся в руках папку для бумаг:
— Вот этот дневник. Точнее, его копия. Дед на всякий случай сделал еще две копии. Оригинал я переслала сестре, потому что она была уверена, что только через Москву можно расследовать
