стать почти своим человеком. Так что и с билетом до Москвы проблем не возникнет. И ненужного внимания к себе Александр Борисович будет привлекать гораздо меньше.
– А твоя задача, Петя, – с серьезным выражением сказал Плетнев, – на какое-то время усложняется. Тебе придется чокаться и выпивать одному, а вот разговоры вести в раскладе на три голоса. Выдержишь, если не очень долго? А я вернусь и охотно поддержу тебя в трудах праведных.
– Выдержу... – совсем уже тяжко вздохнул Щеткин. – Но ты все-таки не задерживайся. Саша, привет Москве, я по ней соскучился. А ты, надеюсь, сюда больше не вернешься...
Плетнев возвратился из аэропорта в половине восьмого. Щеткин полулежал в кресле у журнального столика, на котором стояли хорошо «надпитая» бутылка коньяку и налитая до половины рюмка. На тарелке лежали палочки надкусанной пастилы. Не совсем трезвым голосом Петр спросил Антона:
– Ну, погуляли? Давайте допьем, что ли... – И речь его была несколько растянутой, как у хорошо подвыпившего человека.
– Погуляли, – тоже «нетрезвым» голосом ответил Антон. – Наливай! Давайте, братцы, стремянную...
Он вопросительно уставился на Петра, а тот приложил палец к губам и многозначительно нахмурился. Они трижды чокнулись и выпили. Антон – до дна, с устатку, а Петр только чуть пригубил и отвратительно сморщился.
– Борисыч, ты давай-ка отдохни, а мы сходим в буфет, зажевать бы чего-нибудь... – И сам же невнятно прогудел нечто напоминающее «у-гу-у».
В коридоре Щеткин сказал:
– Как только «мы» вернулись и начали застолье – звонок. «Алексан Борисыча, пожалуйста». Я: «А кто просит?» – Мне: «А вы сами кто? – и злорадно: – Секретарь?» – Я: «Ага. Только нету Сан Борисыча, вышли они в магазин. Так что им передать прикажете?» В ответ – короткие гудки. А через примерно полчаса после начала моего «застолья» звонит Шипилов. Тоже подай ему Сан Борисыча. Я говорю: «Отъехал ненадолго». – «А когда будет?» Я говорю: «Как появится, я скажу, и он перезвонит вам, Геннадий Герасимович». Тут он меня «узнал» и спрашивает, где протокол допроса Малиновской? Я отвечаю, что читает Турецкий и разговаривает по этому поводу с Москвой. А где он, спрашивает, это делает? А вот где он это делает, отвечаю, не знаю, может, говорю, из приемной губернатора. Чего, думаю, церемониться-то? Пусть побегают. Ладно, отстал. Только очень просил, как Саша прочитает, ему передать этот протокол, в прокуратуру. В дело свое, надо понимать, подошьет. Как личную заслугу.
– И все?
– Я тоже так подумал. Но – нет. Вот буквально пятнадцать минут назад снова звонит. Почему, спрашивает, мобильный Турецкого отключен? Ну, тут и я «вспомнил». Так у него же, говорю, аккумулятор сел, а зарядное устройство он второпях в Москве оставил. Так что ждите, говорю, когда появится и позвонит отсюда, из номера. А он, спрашивает, у вас, что ли, будет спать? В смысле, у нас. Я ответил, что еще не знаю. Мы, мол, не против... Пойдем в буфет, хоть колбасы кусок, что ли... Я сразу-то не взял, не догадался, а у нас тут одна пастила, будь она... с детства терпеть не могу!.. Как ты считаешь, чтоб для полного кайфа, Саша успеет протокол еще сегодня сбросить Алеше Смородинову? Я выходил из номера, позвонил ему, предупредил – на всякий случай. Он смеется. Я говорю: «Ты только не проколись раньше времени!» Обещал... Так что ты со своего, секретного, звякни-ка Саше, а то мне кажется, что местные сыскари уже и мобильные наши прослушивают. Трудно, что ли? Когда им номера известны...
– Сашу не прослушают, он уж, поди, к Москве подлетает... А у нас вот чего было. Прямой слежки я не заметил. И Саша тоже не видел. Но что-то наверняка было, я спиной обычно чую, это у меня еще от африканских дел осталось, в крови уже сидит, похоже. В плоть въелось... Понятно, под напряжением работали...
Щеткин ухмыльнулся.
– Ты чему радуешься? – Плетнев нахмурился.
– А этот анекдот ты вполне можешь и не знать, он появился в те годы, когда ты в Африке служил. Муж домой приходит, а у него на столе стоит голый мужик и в абажуре ковыряется. И жена – тут же. Ну, муж с вопросом: чего, мол, этот... в его доме делает? Жена отвечает, что это – электрик. Тебя ж, говорит, не допросишься лампочку сменить. «А почему голый?» – «Такого из ЖЭКа прислали», – отвечает жена. «А почему у него стоит?» – «Совсем тупой, – говорит жена, – человек же под напряжением работает!»
Плетнев так громко захохотал, что на него стали оборачиваться люди в коридоре.
– Слушай, Петь, – неожиданно предложил он, – а давай напьемся? С пьяных же и взятки гладки. Как это? Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу! Прямо китайские мартышки! Знаешь про них? И, если прижмут, скажем, а мы ничего не знаем – ни когда пришел, ни когда ушел. И откуда пришел, и куда ушел... – Антон несколько тяжеловато выбил каблуками из ковровой дорожки пару тактов «цыганочки» и залихватски прихлопнул в ладоши.
– А давай! – загорелся Петр. – Надоело притворяться. Тяпнем как следует и спать завалимся. И дверь на ключ... И пусть, мать их... – совсем уже, видно, уронил себя в собственных глазах интеллигентный сыщик Петр Щеткин.
– Пусть, – согласился Антон. – Кстати, Сашка спрашивал, что там у нас с анализами из Липецка? Ты бы поинтересовался у Алексея?
– Интересовался. Кровь третьей группы, у Гундорина – первая, это уже четко.
– Значит, наш «малыш» уделал-таки своего шефа? Так надо понимать? Или как?
– Если у Денягина третья группа, так... Эх, нам бы на «трупешник» взглянуть...
– Ага, – с готовностью кивнул Плетнев, – вот сейчас тебе позвонят и скажут: дорогой товарищ Щеткин, нашли мы тут одного, так он, случайно, не ваш будет?
– Остряк! – отмахнулся Петр.
В этот момент в его кармане заверещал мобильный телефон. Петр медленно достал вздрагивающую в его руках трубку.
– Петя, – довольно громко, так, что услышал и стоявший рядом с Щеткиным Плетнев, сказал Смородинов, – только что липецкие оперы опознали Денягина...
Сыщики ошарашенно уставились друг на друга. Мистика?..
Глава четырнадцатая
А КТО РАСПОЛАГАЕТ?
Житель села Воскресеновка Егор Матвеев, плешивый мужичок пятидесяти пяти лет от роду, понимал в жизни только один труд: грибную охоту. «Смиренную», как ее называли в старину. И в этом деле он был действительный мастак – спокойный, неторопливый, как сказал бы ученый человек, без комплексов. Говорили, что у него в воронежских и липецких дубравах имеются свои «огороды», куда он никого не допускает, втайне от чужих глаз хранит. Да так оно, наверное, и было. Никто не доставал таких роскошных белых грибов, от продажи которых Егор мог безбедно существовать потом целый год. Лес был его стихией. Впрочем, не только его, но и Егоровой собачки по кличке Агент. В кино услышал это имя Егор, и оно ему понравилось. Оттого так и назвал он своего терьера в тридесятом поколении, а проще говоря, серую гавкающую швабру.
Он возвращался с «охоты» домой с полной корзиной и набитым рюкзаком за плечами – результат ранней утренней пробежки. Вышел к шоссе, и до дома оставалось уже меньше километра, можно было и передохнуть, покурить. Агент шуровал вдоль кювета, вынюхивая то, что выбрасывают из окон пролетающих мимо автомобилей осквернители живой природы.
Егор все же за пять проведенных в ходьбе часов притомился маленько, и теперь, на солнце, его стало припекать. Даже в сон потянуло. Хотел уж было подняться, чтобы идти дальше, но заметил большую черную машину, которая зачем-то вдруг свернула с накатанного шоссе на дорогу, ведущую к бывшей вырубке, давно уже заросшей молодым орешником. Ничего там путного, с точки зрения Егора, быть не могло, и зачем туда поехала большая машина, было непонятно. Вот и сидел он так, вставив в мундштук новую половинку сигареты и размышляя над своим вопросом.
Часу не прошло, как туда же, на просеку, свернула и другая машина, это, известное дело, «жигуль», кто его не знает? Совсем интересно стало Егору. Оно, конечно, можно было и подойти туда, но он не торопился. Мало ли, ну как нехорошие люди чего затеяли? Так зачем же им на глаза-то попадаться? Рюкзак свой Егор раскрыл, распустил горловину, чтоб хороший гриб от долгого лежания не взопрел, и стал смотреть:
