– Доннер веттер! Алекс, что ж сразу не сказал? Чертовски буду рад дорогому гостю. Милости прошу к нашему шалашу! Я правильно сказал?
– Да подожди ты. Мы, к сожалению, не увидимся. На самом деле мне в Прагу надо, неужели неясно?
Реддвей вздохнул:
– Ну, по крайней мере, я тебя встречу и провожу. Ты когда будешь в Праге?
– Я-то прилечу в Берлин, – вздохнул Турецкий. – С нашим начальством иначе нельзя. Отчетность, все дела... Возьму машину напрокат и дуну в Прагу.
– Левой рукой правое ухо, – изрек Реддвей. – Я правильно сказал?
– Правильней не бывает.
В Праге Турецкий сначала немного поплутал. Оказавшись наконец на искомой Староминской площади, он увидел демонстрацию против «Заговора бутербродных баронов и губительных последствий употребления мусорной еды» – надписи на некоторых транспарантах были сделаны почему-то по-русски, впрочем, что значит – почему-то? Русских тут много, работают, учатся, отдыхают. Да и сам он приехал повидаться с русской. «Заговор бутербродных баронов...» – вот ведь проблемы у людей, покачал головой Турецкий. Гамбургеры им, понимаешь, поперек горла встали!.. Но пока что прямо на пути колонны демонстрантов стоял сам Александр Борисович, он вовремя сообразил и свернул от греха в сторону. И оказалось, как раз туда, куда надо!
Турецкий шел по узкой улочке, состоявшей из прилепленных друг к другу двухэтажных домишек, где раньше жил рабочий класс – всякие швеи-мотористки и кузнецы-надомники. Теперь здесь торговали безумно дорогим барахлом. Турецкий заметил, что дело у торговцев идет нормально: все сувенирчики активно скупают японские туристы, которые бродят обвешанные всякими побрякушками, как настоящие туземцы.
В конце этой улицы стоял дом, в котором жила Алла Давидовна Шляпникова, а ныне Алла фон Кресс. Старый трехэтажный каменный дом, увитый изумрудным плющом, с затейливыми окошками, расположенными так хаотично, словно строительством руководил ребенок.
До встречи оставалось полчаса, и Турецкий прогулялся в обратную сторону. Прошел по Карлову мосту, слегка напоминавшему измайловский вернисаж, полюбовался живописью неведомых ему художников. Нагромождение стилей, красок... Вспомнил отчего-то занятную метафору профессора Винокурова о кусочках разных шедевров. Правда, там стоял настолько крепкий запах различного табака, который курили десятки туристов-студентов, что дольше десяти минут Турецкий не продержался, мозги стали туманиться, и немотивированное чувство эйфории вдруг начало подниматься из недр организма. Турецкий одернул себя: дела его не настолько хороши, хмуриться надо, а не радоваться. И пошел своей дорогой дальше.
Он встретился с госпожой фон Кресс в открытом ресторанчике в полусотне метров от ее собственного дома. Высокая, изящная, ухоженная женщина в светлых брюках свободного покроя и голубой блузе помахала ему рукой.
– Я уже заказала два кофе. Садитесь, не пожалеете. Извините, в гости не приглашаю, мой муж не любит все, что напоминает ему о моей прежней жизни.
– В частности, любой посторонний человек из России?
– Просто Россия кажется ему опасной. А он очень боится меня потерять.
Турецкий отставил свой сарказм в сторону.
– Что ж, последнее замечание делает ему честь. Первое комментировать не стану.
– Я люблю Россию, бываю там иногда – все же кое-какие друзья остались. Но за границей чувствую себя свободнее и лучше.
Турецкий кивнул. Он встречал много таких людей и не осуждал их.
– А почему фон?
– Мой муж австрийский барон. Это его родовое гнездо. Конечно, при коммунистах тут было что-то совсем другое, но несколько лет назад он выкупил фамильную собственность, так что... Как-то странно говорить по-русски, – задумчиво сказала вдруг Алла.
– Вам что же, совсем не с кем?
– Почему же, иногда я отрываюсь и матерюсь так, что стены дрожат. Слава богу, никто ни слова не понимает. – Муж не понимает ни звука, и слава богу. – Она улыбнулась тонко очерченным ртом. – А с дочерьми я не вижусь. Одна – в Америке, вторая – в Швейцарии. У старшей – своя семья в Бостоне, муж американец. Младшая учится в университете. Видимся раз в год.
Турецкий мысленно примерил на себя эту благополучную, в высшей степени комфортную жизнь и подумал: смог бы он так? Без семейных скандалов? Без взаимных упреков и примирений? Без Нинки, которая растет не по дням, а по часам, да вообще-то уже и выросла? Без друзей? Без Москвы, наконец?... Какой тут может быть выбор вообще? Смешно даже было спрашивать себя.
– Дом у вас красивый, – сказал Турецкий, чтобы заполнить паузу и не приступать сразу к деловой части.
– Да... С ним связана знаменитая легенда. У местного барона, далекого предка моего мужа, была дочка, которую полюбил бедный кузнец. Барон был мужчина строгих правил, блюл фамильную честь и не соглашался отдать единственную дочку за этого пролетария. Но влюбленные продолжали встречаться, и вот у дочери барона неожиданно (ха-ха!) появился ребенок. В общем, барон был вынужден их поженить. Но мысль о том, что дома у него поселится простолюдин, была невыносима, и тогда барон придумал коварное испытание. Предложил кузнецу поселиться в доме, если тот за одну ночь выучится играть на скрипке, и, как гласит легенда, чудо произошло – он выучился. Барон, однако, не сдержал условий контракта и отравил молодого человека... Такая вот легенда. Красивая и страшная, вы не находите?
– Да, – кивнул Турецкий. – И в таком доме вы живете?
– Ну в привидения я не верю. А кроме того, я обошла все чердаки и подвалы с фонариком. – Алла улыбнулась. – Впрочем, эту легенду рассказывают здесь и про другие дома.
Турецкий решил, что настал удачный момент.
– Кстати насчет строгого отца семейства. Как ваш бывший муж следит за успехами дочерей?
– Герман? – удивилась Алла. – Вот уж нашли строгого отца семейства! Я уж сто лет о нем не слышала. Нет, я знаю, конечно, что он крупный бизнесмен, ну так это же еще при мне было. Я уехала из России...
– В девяносто восьмом году, я знаю. Меня интересует, вы поддерживаете отношения?
– У него неприятности?
– Отвечать вопросом на вопрос – дурной тон, – улыбнулся Турецкий.
– Только не на такой вопрос.
– Тогда я отвечу первым. У него совершенно никаких неприятностей. Настолько, что на приглашение на встречу в Кремле с представителями крупного бизнеса он отвечает отказом.
– Узнаю Германа, – засмеялась Алла. – Хорошо, тогда я скажу. У нас есть договоренность, согласно которой он не лезет в мои дела. А его дела меня никогда не касались. – Она немного задумалась. – Мы не виделись с момента моего отъезда. А уж не говорили по телефону, пожалуй, лет пять.
– Ни разу?
– Нет.
– В том числе за последний месяц? Припомните, пожалуйста. Может быть, какие-то электронные сообщения или через вторые руки?
Она покачала головой – спокойно и уверенно. Потом взмахом ресниц подозвала официанта и что-то шепнула ему по-чешски. Турецкий любовался этой женщиной.
– А когда вы бываете в России?...
– Я не вижусь с ним... – Она прикурила тонкую коричневую сигарету. – Знаете, жизнь на Западе наложила на меня свой отпечаток. Я не знаю, сколько мне жизни отмерено, и потому стараюсь относиться к ней бережно и не тратить ее по ерунде... По ерунде... – Она снова засмеялась. – Какое чудесное слово!.. Сочное, всеобъемлющее. Все-таки приятно говорить по-русски вслух.
– А думаете вы на каком языке? – заинтересовался Турецкий.
Алла запнулась.
– Вы меня врасплох застали. Наверно, это зависит от контекста, говорю с мужем – думаю по-немецки. Вот сейчас по-русски, конечно! Знаете, – порывисто сказала она, – я вам очень признательна за эту
