нечаянную встречу.
Турецкому даже стало неловко.
Впрочем, женщина тут же вернулась на деловой лад.
– Так вот. Я не буду вас спрашивать, зачем вам все это надо. Все равно правды не скажете. Вас почему-то интересует мой муж. Хотите знать, как мне с ним жилось? По всякому. У меня прекрасные дочери, и он приложил к этом руку, нельзя отрицать. Правда, сейчас совсем ими не интересуется, и вот это уже у меня в голове не укладывается... Но жилось мне с ним тревожно. Времена были такие. В России еще постреливали. А он как раз свою фармацевтическую империю сколачивал. Как и все, был уверен, что уж с ним-то ничего не случится. Впрочем, оказался прав. Но... он меня тяготил. Подавлял. Я давно уже была самостоятельным человеком, а он, кажется, даже мысли такой не допускал. В России я себя плохо не чувствовала. У меня было все. Я могла позволить себе какие-то вещи, которые не могу сейчас. Но, уехав из России, я стала счастлива. Мой нынешний муж часто цитирует своего соотечественника Витгенштейна: «Решение жизненной проблемы мы замечаем по исчезновению этой проблемы».
– Какая же проблема у вас исчезла?
– Внутренняя несвобода. Что-то там подавляло меня. Герман не говорил мне – уйди с работы, но я почему-то это сделала под его влиянием. Герман не говорил мне – сиди дома с детьми, но так и выходило! И даже когда их отправили учиться за границу, ничего не изменилось. А может, и стало хуже. К счастью, я познакомилась с Вальтером, моим вторым мужем. Вот и вся история. И закончим на этом. А теперь, – она огляделась, – давайте я угощу вас обедом. Хотя он в этом ресторанчике. Здесь готовят прекрасный пструх.
– К-кого? – слегка опешил Турецкий.
– Форель. Смешное слово, да?
В ресторанчике к каждому блюду прилагалась карточка с рецептом, и, хотя пструх был как пструх (хотя вообще-то форель испортить трудно!), Турецкий не преминул воспользоваться случаем, чтобы стянуть карточку.
О Шляпникове Турецкий вопросов не задавал, но женщина есть женщина – кое-что Алла все-таки сама ему рассказала.
– Если у вас есть время, я с удовольствием погуляю с вами по Праге, хотите, покажу «Градчаны»? Там очень красивый костел.
– Надеюсь, я еще к вам приеду, – извинился Турецкий.
В голове у него звучали слова Шляпникова, сказанные им при первой встрече: «Меня две недели не было в городе... это какая-то уголовщина... я хочу сказать, тут работает человек не из моего круга...»
Из берлинского аэропорта, уже пройдя регистрацию, Турецкий позвонил Грязнову:
– Славка, готовь попару!
– Для попары нужны условия, – возразил многоопытный Грязнов. – Поле предварительного сражения.
– Поле будет, пструх ты эдакий.
– Кто?!
Турецкий даже не подозревал, насколько он окажется прав насчет поля. В буквальном смысле.
Глава тринадцатая
Бокс № 19 гаражного кооператива «Старт» выглядел непрезентабельно: обшарпанные ворота, ржавый замок, на двери – обрывки двойного листка в клеточку, на них – когда-то красные, а теперь еле розовые буквы «...Д...СЯ». То есть «СДАЕТСЯ». Очевидно, долго пытался сдать хозяин этот гараж на захудалой окраине Наро-Фоминска. Соседние боксы были столь же обшарпанными, объявления о сдаче или продаже висели на каждом пятом. Ровесники первых «копеек» и «Москвичей-412», эти гаражи сохранились дольше автомобилей, ради которых строились, и стали не нужны. Что ж, такова жизнь, на свете случаются и более печальные вещи, чем выход в тираж советских тарантаек.
В заткнутой ветошью щели между боксами 19 и 20 Ларин отыскал ключ, отпер замок и, убедившись, что никто его не видит, вошел в пропахшее машинным маслом и ржавым железом помещение. Закрыл за собой дверь, запер на засов, постоял в абсолютной темноте несколько минут, медленно поворачивая голову, вглядываясь, не пробивается ли где дневной свет. Нет, темнота была полной, значит, и на улице никто не сможет увидеть свет из гаража и заглянуть внутрь тоже не сможет. Ларин повернул выключатель. Левую половину бокса занимал темно-зеленый «фольксваген-пассат». С московскими номерами, тонированными стеклами, не новый – лет пяти от роду. Справа, прикрытая плащ-палаткой, лежала разобранная на десятки частей УР-83П – переносная установка разминирования. В ящиках рядом – полный набор инструментов. Все как он заказывал.
Ларин стянул с себя верхнюю одежду и спрятал ее в наглухо застегивающийся полиэтиленовый пакет. Потом натянул рабочий комбинезон, надел тонкие хирургические перчатки – отпечатки оставлять он не собирался – и разложил, обтерев смазку, детали УР-83П по ранжиру.
Основание и направляющую стойку пришлось обрезать, чтобы поместилась в «фольксваген». Из двадцати двух секций детонирующего кабеля он оставил только пять, поскольку лететь кабелю не на сотни метров, как в полевых условиях реального разминирования, а только Кутузовский перемахнуть. Тормозные канаты тоже соответственно укоротил. Но больше всего времени заняло модифицирование ракеты: нужно было уменьшить мощность заряда почти в сорок раз, ведь нести ей гораздо меньший, чем обычно, заряд и на много меньшее расстояние.
Совсем недавно Ларин уже проделывал все это. В лагере, в горах. Произвел расчеты, изготовил установку, испытал. Потом повторил на время – получилось. Поэтому сейчас действовал, не задумываясь, слава богу, руки все помнили. Он вырезал из «фольксвагена» заднее сиденье, приварил к днищу станину УР, собрал и укомплектовал установку, отрегулировал угол вылета – 45 градусов, – чтобы ракета при падении имела минимальную скорость и не отскочила далеко назад. Закрыл дверцы машины. Сквозь тонированные боковые стекла установка практически не просматривалась, а если еще и прикрыть чем-нибудь и за руль посадить не старичка-пенсионера, а сексапильную блондинку – блеск! Нужно будет предложить Свенсону...
Он чувствовал усталость. Снял перчатки, выпил минеральной воды, съел хлеба с козьим сыром и, улегшись прямо на полу, закрыл глаза и на несколько минут расслабился.
«Аллах акбар бисмилля арахман арахим...» Мусульманская молитва потекла в голове монотонной ритмичной мелодией. Ему нравилось так отдыхать. В своей новой жизни он полюбил перебирать четки, курить кальян. К фанатичным мусульманам его трудно было бы причислить: он не совершал намаз по пять раз в день, мог выпить (другое дело, что потребность в алкоголе испытывал крайне редко) и с удовольствием заказывал в ресторане свиной шашлык. Но с молитвой сроднился, что ли, – она успокаивала. В принципе можно было медитировать и другим способом. Ему не было дела до «очищения ислама», до возмездия всем «неверным» и победы панисламизма в планетарном масштабе. И на идеи «чистого государства» на основе шариата ему было тоже плевать. Он пришел не в ваххабизм, а к ваххабитам. Принял ислам не потому, что разочаровался в христианстве или страдал от безбожия. К исламу и ваххабизму Ларина привела скука.
Он учился на юрфаке, наверное, потом мог бы поступить в аспирантуру, все-таки отец – профессор, завкафедрой, светило юриспруденции. Сын – так себе. На детях гениев природа отдыхает. Это в принципе все понимали: и отец, и Ларин, и окружающие. Ну пусть не гений, но и не дурак же. И были отцовские связи, возможности. И диплом бы защитил, диссертацию бы написал, и работа бы нашлась непыльная. Только все это Ларину было глубоко неинтересно – плыл по течению, пока плылось, и другого пути вроде не было.
Небольшая отдушина – занятие йогой, которой он занимался много и с душой. Впрочем, восточные практики, хоть Ларин в них и преуспел, составляли ничтожную часть его жизни – семейной и студенческой, которая вольно-невольно была расписана на годы вперед.
Но, видимо, не суждено ему было состариться в тиши кабинетов, растратить жизнь по аудиториям. Христос ли, в которого он не верил тогда, Аллах ли, в которого не особенно верил сейчас, или Его величество Случай столкнули Ларина с Серегой Сватовым.
Друг детства Серега Сватов пришел к нему, Ларину, на свадьбу. С перебинтованной рукой и лицом в серую точечку от пороховых ожогов. Серега воевал в Приднестровье, в добровольческом казачьем отряде, приехал домой залечивать раны, а после – снова туда.
