– Да? – засомневался Грязнов. – А почему ты мне позвонил, если это такая чепуха? – Приятеля своего он знал как облупленного.
К этому вопросу Турецкий был не готов.
– Ну... так просто, душу отвести. Услышать твое дружеское участие. Почувствовать твое верное плечо.
– Сейчас заплачу.
– Не надо, – посоветовал Турецкий. – Тебя уволят. Министерским начальникам не пристало слезу пускать. Просто, понимаешь, у меня тут на работе такой ералаш творится... И вот еще что, будешь разговаривать с моей Ириной, не вздумай пугать ее, понял?
Грязнов молчал.
– Слава?!
– Ладно, ладно, – раздалось после паузы. – Не психуй. Придумаем что-нибудь.
– Я совершенно спокоен, между прочим, – возразил Турецкий. – И не надо ничего придумывать.
– Вижу, как ты спокоен, – хмыкнул Грязнов.
– Что ты можешь видеть по телефону?
– И то правда, – согласился Грязнов. – Давно ведь не виделись. Давай, может, высвободим времечко в конце недельки и выберемся куда-нибудь за город?
Идея была привлекательной. Лето. Озеро. Лес. Шашлыки... Идея была привлекательной, но малореалистичной, Турецкий хорошо знал, что к концу недели они оба так запарятся, что два дня будут спать как убитые.
– А чего тянуть? – возразил Турецкий. – До конца недельки еще дожить надо. Давай сегодня? Я после семи часов вполне могу.
– Но я сегодня никак, – виновато объяснил Гряз-нов. – Совещание у министра.
– А ты пошли его куда подальше, – легкомысленно посоветовал Турецкий.
– Совещание, министра или всех вместе?
– Сам реши, кому отдать пальму первенства.
– Знаешь, может, что и придумаю. Я перезвоню.
– Валяй.
Турецкий принялся за текущие дела, точнее, дело – сосредоточил свои усилия на расследовании гибели профессора Белова...
В обеденный перерыв он съездил на Пречистенскую набережную. Там, в Центре судебной экспертизы, он тепло поздоровался с пухленьким, жизнерадостным старичком со шкиперской бородкой по фамилии Студень и отдал ему конверт с угрожающей фотографией, который получил Шляпников, а заодно нож, с которым на него (Турецкого, конечно, а не Шляпникова) напали накануне в подъезде.
Со Студнем они были знакомы сто лет, так что бумажные формальности тут не требовались. Разумеется, Турецкий не ждал никакого ошеломляющего результата. С одной стороны, после серии неприятных разговоров ему захотелось размять ноги, с другой – детали есть детали, без проникновения в их суть никакое расследование (государственное ли, частное ли – все равно) не может двигаться вперед. Конечно, смешно было бы предположить, что на ноже окажутся отпечатки пальцев, допустим, Шамиля Басаева, а конверт лично запечатывал Усама бен Ладен...
Кстати, вот интересный вопрос: а есть ли вообще где-то отпечатки Усамы? В смысле зафиксированы ли они? Можно, конечно, посмотреть на сайте ЦРУ. На фээсбешном вряд ли найдешь путевую информацию, лениво размышлял Турецкий, выруливая с Пречистенской набережной. А впрочем, зачем лазать в Интеренет, когда на свете существует старый добрый Питер Реддвей!
Турецкий позвонил ему, и на душе сразу потеплело, когда в трубке пророкотал знакомый баритон:
– Алекс! Чер-р-ртовски р-рад тебя слышать, май фрэнд!
– Здорово, Пит! Что поделываешь?
– Гуляю по Москве в надежде встретить старого друга.
– Кроме шуток?!
– А то!
Турецкий обрадовался просто-таки смертельно.
– И давно ты здесь?
– Уже три часа... и семнадцать минут. Кстати, мой багаж все еще в Шереметьеве, боюсь, они его не найдут, даже когда я буду возвращаться в Германию.
Александр Борисович засмеялся, вспомнив обычную педантичность Реддвея.
– Когда увидимся, Пит? Я через четверть часа буду у себя, в Генпрокуратуре.
– Сегодня не обещаю, но завтра – обязательно. В крайнем случае, послезавтра.
– Отлично, жду звонка.
Турецкий, конечно, понимал, что такой человек, как Реддвей, приехал не просто погулять – наверняка в Москву его привели дела.
Подъезжая к Большой Дмитровке, он снова подумал про Шляпникова и его пиджак. Зачем этот маскарад? Если только маскарад. Турецкий позвонил жене:
– Ирка, помнишь, был как-то у нас такой разговор про маски: что редко кто бывает самим собой, ну и тэ дэ. Помнишь?
– Что-то не очень, – отозвалась жена.
– Ну мы еще тогда разругались вдрызг. Ты меня упрекала, что с тобой я один, с дочкой другой, с друзьями... неважно. Неужели не помнишь?
– Не помню. Но если мы потом разругались, наверняка это правда было. А что такое?
– Ты слышала о психодраме?
– Нет.
– А еще психолог.
– Я только учусь.
– Ты диплом защищаешь, – напомнил Турецкий. – Ну так вот. Это школа психотерапевтического лечения. Кажется, постфрейдистская. Говорят, ее тезисами в Голливуде очень лихо актеры пользуются.
– А ты откуда все это знаешь? – удивилась Ирина.
– У меня свои источники. Так любопытно?
– Еще бы!
– Очень хорошо. Тогда узнай мне про нее подробнее.
– Ну ты гад! – оценила степень коварства Ирина, вполне, впрочем, добродушно.
– Я тоже тебя люблю. Ирина помолчала.
– Так сделаешь?
– Ты все-таки выбирай: быть другом-консультантом или женой-домохозяйкой?
– В смысле? – не понял Турецкий.
– Я ужин готовлю. Так что либо одно, либо другое.
– А почему так рано?
– У нас сегодня будут гости.
– Что за гости? – удивился Турецкий.
– Придешь – увидишь. Если придешь, конечно, – сказала многоопытная супруга.
– Я вообще-то не голоден, – заметил Турецкий.
– Эгоист несчастный. Я так и думала. А я? А дочь?
– Ну ладно, – смилостивился Турецкий. – Может, я еще проголодаюсь. Может, рюмочку по дороге приму и проголодаюсь. Как ты считаешь?
– Только не усердствуй.
– Ладно. Мне звонил кто-нибудь?
– Денис Грязнов. Просил спасибо передать. А за что, кстати?
– Сейчас узнаю, хотя догадываюсь. Турецкий позвонил в «Глорию».
– Денис, Шляпников тебе звонил?
– И звонил, и уже приезжал. Спасибо за клиента, Сан Борисыч! Такого «толстого» у нас давно не
