ним долгие разговоры. Не исключаю, что за все прожитые вместе годы мы просто осточертели порядком друг другу, и он испытывает даже некоторое неудобство, когда я появляюсь в поле его зрения...
– Не знаю, ты, Шурик, не ошибаешься?
– А кстати, ты знаешь, что это он подослал Осипова к нам в Сокольники, когда мы с тобой там пиво пили. Уединились, мать его!
– Не ругайся, Шурик, я не люблю.
– Прости... Так вот, сегодня он мне сам сознался. Проговорился случайно, а я засек и выдавил из него признание. Не понимаю, зачем ему это надо было?
– Смешной человек ты у меня! А кто у него еще есть-то? Можешь перечислить хотя бы по пальцам? Назвать три-четыре фамилии?
– Конечно, могу! – воскликнул Турецкий. – Мои ребята! Сашка Курбатов, Володька Елагин, опять же Володька Поремский, наконец... ну, не важно, назову еще две-три фамилии. Вот!
– Но ты же сам только что сказал: мои ребята. Неужели, не понял? Был еще Слава, на которого всегда можно было положиться. Был Денис! Но это уже другая история...
– Да... Как просто ты мне все растолковала...
– То-то... Наверное, тебе есть, о чем подумать... В общем, если хочешь знать мое искреннее мнение, не служебное, так сказать, когда в наличии имеется система соподчинения, соответствующей ответственности и прочее, а мое личное, сугубо женское, я думаю, что ты все-таки зря положился на Костю. Интуиция что-то подсказывает, а что я никак не пойму. Возможно, нужно было еще раз все подробно проанализировать и решить окончательно: для чего была проведена такая работа? Чтобы помочь или обличить? И пока получается последнее, что не есть хорошо. Впрочем, теперь тебе ничего не остается, кроме того, как ждать еще и Костиного мнения. И вообще, брось-ка ты все дела и приезжай домой, я тебя вкусненьким накормлю, а то ты так и не позавтракал толком. А ты мне... нам еще нужен, и здоровый, чтобы защищать и давать правильные советы. И еще – я уже соскучилась...
Телефонный звонок раздался около десяти, когда Турецкие уже поужинали и лениво отходили ко сну. Нинка еще что-то стучала на компьютере, Александр Борисович краем глаза посматривал на экран телевизора и неохотно ожидал передачи «25-й час», Ирина заканчивала уборку на кухне. Аппарат был рядом с ней. Но продолжал звонить, и его истеричные сигналы раздражали.
– Шуринька! – закричала жена из кухни. – Возьми, пожалуйста, трубку! У меня руки заняты!
Турецкий застонал, поднялся и взял трубку городского телефона.
– У аппарата, – сказал противным, сонным голосом, чтобы сразу все расставить по своим местам. – Кого вам?
– Саня, это я, – странным, словно убитым, голосом отозвался Меркулов. – Ты был абсолютно прав. Я совершил ошибку.
Турецкий мог бы искренне сказать сейчас, что у него в самом деле упало сердце. Ничего объяснять больше не следовало. Но Костя продолжил:
– Однако и моей вины, по большому счету, тут нет! Поверь мне. Под вечер, без приглашения явился Семен и чуть ли не истерику тут закатил, понимаешь! Мол, я ему насоветовал, а теперь что же получается? Девочка окончательно вся изнервничалась, отношений в семье теперь просто нет никаких, Танька в слезах, уже неделю никто ни с кем не разговаривает, и вообще, в доме похоронная атмосфера. С девочкой что-то творится, а что, она не говорит, молча приезжает с работы, молча куда-то уезжает, где находится, неизвестно, а сыщики тоже молчат, как в рот воды набрали! За что они хотят деньги получать? Где обещанные результаты? Чего они ждут?! И так далее, и тому подобное.
– Мне все понятно, – вздохнул Турецкий. – И ты, вместо того чтобы предложить ему обратиться ко мне, достал присланный тебе пакет. Так?
– Именно так все и было, – совсем тихо ответил Меркулов.
– Рассказываю дальше. Посмотрев то немногое, что я тебе показал, он пришел сперва в тихий ужас, а затем в неописуемую ярость, угадал?
– Почти... Ярость, к сожалению, описать можно, хотя я бы не взялся.
– Он умчался домой, не слушая больше тебя. Вероятно, имел крутой разговор, если то можно было назвать разговором, с Юлией, после чего... Да?
– Заканчивай уж... – безнадежным тоном сказал Костя.
– После чего она убежала из дому, громыхнув дверью, и крикнула напоследок, что у нее больше нет ни родителей, ни близких и она больше никогда на Кутузовский проспект, в дом номер тридцать тире тридцать два не вернется. Все.
– Да, увы. Номер дома назван только не был, а все остальное – слово в слово. Только еще ее машины во дворе нет. Он пять минут назад звонил, каялся, рыдал в трубку, говорил, что Татьяна лежит в обмороке, вызвал врача, и он не знает, что теперь делать. Умоляет помочь. А чем, в милицию звонить? Глупо и бесперспективно. Ждать завтрашнего дня? Сил нет, за жену боится. Просит помощи, клянет себя всяческими словами...
– И что ты хочешь услышать от меня? – сухо спросил Александр Борисович. Он увидел испуганные глаза Ирины, пришедшей с кухни с полотенцем в руках. На ее немой вопрос он лишь кивнул. – Вы с ним вдвоем уже сами сделали все, на что были способны. Так какая же теперь ожидается помощь от меня? Я, если помнишь, сегодня утром сказал тебе, что, если вы поступите по-своему, не посоветовавшись со мной, мне придется умыть руки и прекратить всякое расследование. Что мне остается? Не знаю, я собрался лечь спать.
– Да, но мы же не можем...
– Кто – мы, Костя? Я очень даже могу. Мне надоела благотворительность, сопряженная с истериками заказчиков. Сам решил, пусть сам и заканчивает, утром может обратиться в милицию с заявлением. Но по закону три дня никто и палец о палец не ударит, ему – законнику – это лучше нас известно. А потом, мне совершенно неизвестно, о чем конкретно и в каких выражениях у них шла «беседа». Может быть, она погорячилась. Убежала к подруге, а завтра с утра появится у себя на работе, в агентстве. Пусть подождет, позвонит... Нет – другое дело. Но опять же розыском пропавших занимается милиция. Если она действительно уехала на машине, позвони Феде Фролову, ты его прекрасно знаешь. Пусть он даст команду своим ребятам отследить синюю «тойоту», номер, не помню, кажется «м 217 но». Да, так. Еще есть вопросы?
– Саня, что с тобой?! – буквально сорвался Меркулов. – Я не понимаю, что с тобой происходит?! Я тебе рассказываю о том...
– Я слышал, не надо повторяться, Константин Дмитриевич. Я отказываюсь от любезного предложения господина Осипова и не требую оплаты произведенных расходов. Надеюсь, такой ответ вас и вашего друга устроит?
– Что-о?! – уже завопил Меркулов.
– Да, и последнее, идите оба к черту.
Турецкий со злостью швырнул трубку на телефонный аппарат. Увидел глаза Ирины. Сжал кулаки и процедил:
– Они оба, старые пердуны, у меня уже вот где сидят! – Он резко ткнул себя пальцем в шею и сильно закашлялся.
Ирина бросилась к нему, обхватила руками, помогла опуститься на диван. Сказала торопливо:
– Успокойся, Шуринька, бог с ними, ты весь побелел, так же нельзя, водички принести? Ложись-ка ты и больше не бери трубку, я сама поговорю, если будут звонить, все, родной мой, успокойся, накапать валерьянки? Или валидольчик пососешь? Я принесу!
– Ничего не надо, успокойся сама... Как же ты была права... То-то у меня сердце находилось не на месте...
– Ну, что теперь делать, Шуринька, придется начинать, видимо, все с начала. Мы ж с тобой не бросим эту дурищу?
Они обратили наконец внимание, что в дверях стояла Нина и внимательно разглядывала родителей. Заметив их взгляды, спросила:
– Я так мыслю, что-то с Юлькой случилось, да? Раскрыли ее инкогнито? И она дала деру?
Ну никакого тебе почтения ни к делам своих родителей, ни вообще к особой значимости возникшей
