На Горького он вышел, и там его «принял» другой опер, который «передал» его третьему на углу Рабочей улицы. А уже во дворе старого, начала девятисотых годов, еще богатые купцы, как говорится, на века строили, семиэтажного дома его как бы «перехватила» молодая пухленькая мамаша. Закутанная в пуховый платок, с ребенком в детской коляске, она сидела на лавочке напротив подъезда и возила ребенка вперед-назад, что-то напевая и поклевывая носом, словно тоже, как и Вадим, от бессонной ночи.
Рутыч посмотрел на нее, удивился, какая молодая, и подумал, что на смену его поколению уже притопало следующее, а там уже и жизни край недалеко – грустные мысли. Но еще большая грусть наверняка ожидала его в квартире на седьмом этаже, это он уже, что называется, нутром чуял. Нет, что-то пошло сразу не так...
Он действительно не спал в вагоне всю ночь, думал, думал, скрипел зубами, выходил в тамбур и курил до полного уже головокружения, но ясности в мыслях не наступало. Да, что-то с самого начала было сделано неправильно, и вот, как будто шаг за шагом, приближается жестокая расплата. Какая она будет, Вадим даже не догадывался, но жуткая тоска давила голову, словно пригибая ее к земле.
А тут – уже новая жизнь... Вадим многих знал в этом дворе – десять долгих, бесконечных лет они собирались тут, у подъезда Зойки, – веселая, дружная «компашка». Они были уверены в том, что у каждого из них – замечательное будущее, и потому дружили, влюбляясь в своих девчонок, мечтая поскорее вырасти, взять у жизни положенное им и приехать сюда, собраться победителями, на которых с гордостью взирали бы их повзрослевшие, в расцвете своей красоты, любимые женщины, и завидовали бы все знакомые, в большинстве своем – провинциальные, скучные, серые неудачники... Да, тогда у них было прекрасное будущее...
Но как скоро наступило разочарование!.. Любовь оказалась вовсе не взаимной, страсть, на которой она недолго держалась, исчерпала себя. Бывшие друзья оказались под тяжким бременем собственных забот. А тут еще и семейная трагедия, когда фактически никто из тех, на кого так надеялся, не высказал сочувствия... Нет, слова-то говорились, да толку в них... Армия закалила, заставила научиться самостоятельно, без надежды на помощь и поддержку, решать личные проблемы доступными способами. И что же в результате получилось? А то, что вырос и стал матереть как одинокий волк, который прекрасно знает, где находится добыча и как ее надо взять, чтоб ограничиться наименьшими издержками.
Это такая наука: стоит только начать, как затягивает уже, иной раз помимо воли. Что ж, в этом, конечно, есть свои минусы, но и плюсы – несомненны. А плюсы дают теперь ему законное право брать без сомнений то, что ему принадлежит. По тому же самому праву – уж эту науку он постигал с особым удовольствием. Недаром же говорят, что Закон – что дышло... Главное, в чьих он руках, чтобы вовремя завернуть это самое дышло в нужную сторону...
Зачем он очертя голову примчался сюда? Задавая себе этот вопрос еще в поезде, Вадим путался в собственных ответах. Чтобы доказать? Но что? Кому, Зое? Ее ненормальным, помешанным на собственном уничижении старикам? Но он твердо знал лишь одно: в этой ситуации, в которой он, словно околдованный сумасшедшей страстью Зои, проявил на миг слабость и оказался немедленно повязанным по рукам и ногам, неожиданный бунт должен быть немедленно подавлен! О любви тут не было речи, зато разгорелась настоящая, отчаянная страсть, распаленная осознанием того, что это – не твоя женщина, но она предпочла именно тебя твоему более чем удачливому сопернику. Ну а то, что якобы Ленька попытался избавиться от Зои, – это туфта, такими женщинами не бросаются. Те, что понимают в них толк, а кто не понимает, того и учить поздно.
Короче говоря, свой приезд Вадим еще в утреннем вагоне определил для себя просто: показать, кто хозяин этой роскошной, жарко стонущей плоти, черт побери!
Да... Он еще раз взглянул на новое, такое симпатичное поколение и, вздохнув, вошел в подъезд.
А молодая мамаша наклонилась над коляской и что-то пробубнила, покачивая головой, своему неугомонному сынишке.
– Давайте поближе, – сказал водителю Турецкий, сидя в салоне продуктовой «Газели». – Но чтоб не светиться при обзоре из окон. Брать будем, я думаю, на выходе. Группе захвата приготовиться. А пока послушаем, о чем пойдет речь...
В квартире Воробьевых замяукал «мобильник». Послышался голос Зои:
– Черт возьми, ему что, больше дела нет, как названивать сюда? Мама, подай мне трубку, да вон, на столе! Ну скорее!.. Алло, это опять ты? Сколько можно?!
– Это Зоя Сергеевна? – послышался торопливый и приглушенный женский голос.
– Я, – резко ответила Зоя, – а кто это?
– Будьте вы все прокляты с вашими фокусами! – уже не скрываясь, закричала женщина. – Аринина говорит! Этот мудак, Вадька, не у вас, случаем?
– Я вас не понимаю, – медленно ответила Зоя, – какая еще Аринина?..
– Доча! Ну ты совсем свихнулась, что ли? – крикнула Елена Федоровна. – Это же то агентство, откуда Вадим!..
– А-а, ну да... А что вам нужно? – спросила Зоя.
– Я про Вадьку спрашиваю! Ты слышишь или оглохла?!
– Чего вы орете? Он недавно приехал и скоро, с минуты на минуту, подойдет сюда, звонил уже, а что? Вы с ним трахаетесь, поэтому мудаком зовете?
– Доча! – возмутилась мать.
– Заткнись!.. И это он залез на старуху? Да никогда не поверю! Врешь ты все, сука!
– Господи, дура-а! Кретинка!.. Скажи ему, что мы арестованы! Обыски, изъятия. За мной уже едут, позвонила секретарша, последний верный человек... Пусть исчезает к едреной матери! А вы все засуньте свои языки в жопы! Я вас не знаю, и вы – меня! Слышите? За вами тоже придут. Будьте вы прокляты с вашими заказами!..
Возникла пауза.
– Ма, ты слышишь? В Москве, оказывается, аресты!.. Это директриса... Она сказала, что за ней едут, а все агентство опечатали... Так что же, Вадька спрятаться, что ли, ко мне сюда примчался?! Ма, папа! Гоните его к...
Зазвонил дверной звонок.
– Не пускайте! – завопила Зоя.
– Кто? – спросила Елена Федоровна.
– Я, Рутыч, Елена Федоровна, здравствуйте, – ответил спокойный голос Вадима.
«Отличный микрофон поставили», – подумал Турецкий, открывая дверь «Газели» и выбираясь на скрипучий снег.
– Передайте, – сказал он в салон, – чтоб начинали. Я пошел.
К подъезду из стоящей за углом дома другой такой же «Газели» немедленно потянулась цепочка омоновцев в боевой «оснастке», с короткими автоматами. Проходя навстречу им мимо Гали, поднявшейся с лавки, Турецкий сказал:
– Сиди, пожалуйста, без тебя обойдется...
Галя попыталась возразить, но Александр Борисович жестом показал ей на машину.
– Не простудись, иди-ка туда, – а сам шагнул в подъезд, и за ним – омоновцы.
Дом, как уже сказано, был старинный, и возводился он тогда, когда такое понятие, как лифт, было непонятным. Зато сама лестница выглядела, наверное, ничуть не хуже, чем где-нибудь в санкт- петербургском дворце екатерининских времен. При советской власти лифт, конечно, построили, но он занял лишь малую часть квадратного провала с седьмого по первый этаж, образованный шикарными пролетами широкой, сохранившей еще мраморные ступени лестницы с чугунной, фигурной балюстрадой и отполированными временем деревянными перилами.
Услышав в гулком пространстве невнятный разговор на самом верхнем этаже, Турецкий пошел по лестнице, предоставив возможность вызвать кабину лифта троим омоновцам. Пока лифт спускался, разговор наверху странным образом оборвался, но дверь так и не хлопнула. А вот через перила свесил голову Вадим Рутыч. Турецкий сразу узнал его и поднял голову, остановившись.
Цепочка омоновцев быстро потекла по лестнице вверх.
– Вадим Григорьевич Рутыч, – громко крикнул Турецкий, останавливаясь так, чтобы видеть того пятью этажами выше, – предлагаю вам не оказывать сопротивления и, если у вас имеется при себе оружие,
