– Не знаю, я не стал дожидаться. Я вообще не знаю еще, как реагировать на случившееся... И надо ли реагировать... И какая кому польза от этого...
– Ни фига себе! – изумленно протянул Рогов. – И что же теперь?
– До тех пор, пока я сам не решу, как поступить правильнее, ничего предпринимать не буду. Мне кое с кем посоветоваться надо.
– Но вы знаете, кто ее?.. – догадался Рогов.
– Примерно.
– Так как же молчать? – снова удивился кажущейся ясности вопроса молодой человек.
– У меня нет прямых улик. Хотя собрать их вполне возможно. Но... очень трудно.
– Однако все-таки можно? – настаивал Рогов.
– Слушай, Лева, не надо меня пытать. Все равно ничего тебе пока не скажу. Пока, чтоб ты сам по неосторожности не потерял голову, понял? Ты не с детьми дело имеешь, а с отпетыми бандитами, у которых здесь, в твоем городе, практически все схвачено.
– Ну, положим, не все! – будто обозлился на клевету Рогов.
– Естественно, не все. Но и от этого не легче... Расскажи мне лучше, что собой представляет твой капитан Печерский? Что вам Архип о нем рассказывал?
– К сожалению, немного. Не успел, наверное. Мы ж один вечер толком и провели. И то не до конца... – Рогов вздохнул. – Капитан, я знаю, был его комбатом. И в прошлом году они попали в засаду, так объяснял Архип. Да там же, у них, все куплено! – воскликнул он с горечью.
– Ну не надо так, это раньше, да, было, а сейчас – вряд ли, – со знанием дела возразил Гордеев. – Да и войны уже вон сколько времени нет.
– Ну да, войны нет, а наших солдат убивают! И торгуют ими как хотят! Это, между прочим, не я говорю, так Архип рассказывал... Капитан хотел повести разведвзвод, который сам возглавил, другой какой-то дорогой, в обход, но ему категорически запретили. Вот они и нарвались на засаду. А основные силы были далеко позади и ничего не знали. В общем, сплошная кровь... Бронетранспортер, который поддерживал разведчиков, был подбит и загорелся. Капитан находился там и разговаривал по рации. Вот его, уже раненого, с обожженным лицом, и вытащил Архип. Его тоже ранило в ногу. Но он уволок командира, а там и подмога подоспела. Только весь взвод уже положили... Архип с капитаном потом в Моздоке в госпитале лежали, позже капитана в Москву отправили, а вот Архипа – в Ростов-на-Дону, где он уже и встал на ноги. Полгода пролежал. Там же, в госпитале, его и нашла боевая награда. Вторая в этой войне... Он даже с нами толком обмыть ее не успел... Это ж чистое вранье, что мы были пьяные!
– Я верю, не кричи...
– Да я и не кричу, обидно...
– Обида – не то слово. У вас должна была появиться спокойная такая, жесткая злость. И действовать надо тоже с умом. А вы даже адвокатом для себя и семьи погибшего не озаботились.
– Так мы ж не сомневались...
– Я разговаривал сегодня с Зотовым. Он, как я увидел, казнит себя, причем за целый ряд элементарных упущений. Неопытный человек оказался. Горячий, да только толку в его горячности, извини... Да, он еще мне одно имя называл, ты не в курсе? Есть, говорит, тут, у вас, толковый опер, Артем Захарович Плат. Не знаешь такого?
– Да он же вроде в той группе был, которая убийство расследовала. Но скоро уехал.
– И что?
– Когда нас по очереди допрашивал Зотов, Плат сидел рядом и все слышал. Он тоже склонялся к тому, что было подлое убийство, а никакая не самозащита.
– Мне бы надо с ним встретиться.
– А Печерский здесь фактически всех знает. И Плата, наверное, тоже. Поговорите с ним...
– Воспользуюсь твоим советом. Но ты сам держи язык за зубами. И, кстати, обо всем, что услышал и еще услышишь, молчи. В этом и твое спасение тоже.
– Да я их не боюсь! – воскликнул Рогов.
– Их много. И они, в отличие от тебя, стреляют из-за угла. Вот и помалкивай...
Оставшийся кусок пути прошел в молчании.
Наконец фары выхватили справа от дороги поворот, уводящий в лесную глушь.
Гордеев подумал, что вчера они с Людмилой проехали немного дальше и остановились на левом съезде, чуть в стороне, в густом ивняке, который указывал на близкое присутствие воды. Но купаться они не ходили, темно было. А когда уезжали утром, над местом их стоянки и вообще вокруг лежала плотная пелена тумана...
От поворота проехали еще с полчаса. Тут дороги, как таковой, вообще не оказалось, а двигались они по узкой просеке, прорубленной в свое время и утоптанной тракторами или другими тяжелыми машинами. «Форд» без конца подскакивал, неожиданно проваливался, выползал, задевая днищем за сучки и ветки, и те громко скребли металл автомобиля.
Наконец они увидели поляну, а за ней темную гладь озера. Сторожка – вполне капитальное, бревенчатое строение, освещенное фонарем «летучая мышь», висевшим на вбитом на дверной притолоке гвозде. Перед входом в дом – стол и лавки по бокам. Одно из окон светилось, медленно передвигалась по занавеске темная тень человека. От дома послышался собачий лай.
– Посигнальте, – сказал Рогов, и Юрий нажал на клаксон.
Резкий вскрик машины разорвал тишину ночи, лившейся в салон через открытые окна. Заскрипела дверь, и на пороге появился высокий человек, который всмотрелся в темноту – Гордеев дважды мигнул фарами – и махнул рукой – мол, подъезжайте. Слегка ковыляя, человек спустился по ступенькам, держась за поручень, и, опираясь правой рукой на палку, «захромал» навстречу. Левая его рука висела как-то безжизненно.
Подъехали, остановились, вышли. Сунув палку под мышку левой руки, высокий и совсем еще не старый мужчина протянул правую руку Гордееву и крепко, даже больше, может быть, чем следовало бы, пожал протянутую навстречу ладонь Гордеева.
– Привет, Лева, – кивнул он Рогову. – Машину оставьте, можете даже не закрывать окон, Джек чужих не подпустит, да и нет их тут. Прошу в дом...
Горячий крепкий чай с дороги оказался как нельзя кстати. Пока пили, опуская сухарики в миску с прошлогодним малиновым вареньем, хозяин никаких речей о делах не заводил. Просто заботливо подвигал Юрию одно, другое, предлагал попробовать черники, ежевики, засахаренной тоже с прошлого года. Юрий пробовал, кивая и одобряя вкус.
Наконец чаепитие закончили, и Валерий Артурович споро прибрал со стола. Пока угощались, Гордеев успел хорошо разглядеть, что вся левая сторона лица бывшего комбата была словно стянута молодой розоватой кожей. И левый глаз, лишенный ресниц, казался выкаченным от напряжения и неприятно отвлекал внимание. А правая сторона лица была правильной и даже по-своему красивой. Печерский, вероятно поэтому, старался поворачиваться к гостям именно правой стороной. Почему же он не хотел сделать себе пластическую операцию? Ведь поправили бы внешность, не было бы явного уродства. А может быть, ответ здесь самый простой? Просто средств нет на сложные и дорогие операции? Да и откуда они у боевого капитана, если он был всегда со своими солдатами и не торговал их жизнями?.. Высокопарно, возможно, прозвучала бы фраза, высказанная вслух, но ничего не поделаешь, такова жизнь. Однако Юрий не произнес ее вслух. Да и не имел еще морального права, уж это он сообразил... Гордеев еще не знал, стоило ли ему рассказывать незнакомому, в сущности, человеку о своей стычке в гостинице. Решил пока подождать.
Ну то, что капитан будет стоять на защите своего бойца, это было ясно без лишних слов. Когда Печерский начал свой рассказ о Чечне и о том, как его спас Архип, который теперь... вот... Юрий заметил даже слезинку, блеснувшую на щеке рассказчика. Не капельку пота – в комнате было жарко, – а именно слезинку. Сдержанную такую, медленную. И бывший комбат не старался скрыть ее, не торопился стереть, сделав это как бы невзначай, машинально. И это обстоятельство располагало Гордеева к бывшему командиру. Он заслуживал доверия.
Юрий снова услышал, но уже в более эмоциональный форме, подробный рассказ о том, как подчиненный спас своего командира и несколько верст, буквально ползком, тащил его навстречу своим.
