Он вылил в стакан теплые остатки со дна двухлитровой бутылки и выпил, не утолив жажды.
– Хоть бы дождь пошел, – сказал начальник охраны.
– Я слышал сводку погоды, завтра обещают ливни с грозами по области, – заискивающе встрял дежурный контролер.
Его допросили самым первым, но, к сожалению, его ответы ничем не отличались от ответов сокамерников Коробкова. Контролер ничего не видел и не слышал до той минуты, когда, взглянув в «волчок», заметил Коробкова, лежащего в странной позе на своей койке.
Контролер, заподозрив неладное, вошел в камеру. Он увидел на шее Коробкова туго затянутую петлю из лески и поднял тревогу. Когда подоспели медики, Коробков уже не подавал признаков жизни.
Сейчас дежурный контролер, склонившись над столом, писал на имя начальника СИЗО объяснительную записку о ночном происшествии.
Орудие несостоявшегося убийства лежало на столе. Двухметровый кусок толстой импортной лески, сложенный пополам и завязанный скользящим узлом. Орудие пришлось реставрировать, когда Коробкова выпутывали из петли, леску разрезали.
Каждый по очереди, придерживаясь служебной субординации, подержал леску в руках и примерил на себя роль убийцы. Первым эту роль предоставили по старшинству «важняку» Турецкому.
Петля представляла из себя орудие если не идеальное, то приближающееся к таковому.
– Скорее всего, набросили, когда он спал.
– Как? Голова-то на подушке лежала. Как ты набросишь?
– А туберкулезник за что арестован? – спросил Турецкий.
– За грабеж.
– Дайте мне его дело.
Пока он читал, пригласили шестого сокамерника. Или седьмого? Турецкому показалось, что он сбился со счета.
– Отвечайте, Климов, не был ли ваш сосед по камере, Коробков, в плохих отношениях с кем-то из сокамерников? Может, он с кем-то поругался? – вел допрос начальник охраны.
– Ничего об этом не знаю.
– Вы не слышали, чтобы кто-то ему угрожал? Они ругались?
– Нет.
– Что вы слышали или видели этой ночью?
– Ничего. Я спал.
– Ну что вы ваньку валяете, Климов! А еще смотрящий по камере! У вас под боком душат человека, а вы ничего не слышите? – сыграл начальник в добряка-скептика.
Но Климов остался верен себе.
– Говорю вам, я спал и ничего не слышал и не видел.
Турецкий слушал этот бред одним ухом. Мысли его витали далеко. Когда Климова наконец отпустили, он спросил, закрывая дело:
– Ваш туберкулезник еще и трансвестит, оказывается?
– Да.
– Давно он в этой камере?
– С неделю.
– Как он стал наседкой? Сам предложил или ему предложили?
– Предложили.
– После этого его перевели из общей камеры в восьмую, да?
– Да.
– А зачем?
На этот вопрос начальник охраны вразумительного ответа не дал, а вильнул в сторону. Турецкий закурил.
– Вы тоже можете идти, – отпустил «важняк» начальника охраны. – У вас небось дел по горло.
– А как же! – обрадованно воскликнул отпущенный и исчез.
– А я могу идти? – робко напомнил о себе дежурный.
Турецкий посмотрел на него сонным взглядом.
– Дописали объяснительную?
– Да.
– Дайте.
Он пробежал лист глазами.
– Вы свободны.
Дежурный со вздохом облегчения поднялся со стула и направился к двери.
– А-а, вот что! – словно неожиданно вспомнив о чем-то, воскликнул Турецкий.
Контролер напряженно замер на месте.
– Совершенно вылетело из головы. – Турецкий вытащил из папки лист исписанной бумаги. – Зайдите к начальнику охраны, пусть он подпишет вашу объяснительную.
Контролер, ничего не подозревая, пожал плечами, взял обратно свое заявление и вышел в коридор.
– Следующего вызывать? – зевнув, спросил старший контролер.
– Нет. Снова наседку, – приказал Турецкий.
Пока ходили за туберкулезником, Турецкий что-то быстро писал на листе бумаги.
Без косметики и женской одежды в туберкулезнике трудно было признать транссексуала. Войдя, он робко присел на край стула. Его темные волосы, зализанные со лба назад, отдавали сальным блеском. Кожа лица казалась серой.
В кабинете повисла тишина. Турецкий сидел, углубившись в чтение личного дела вызванного. Прошла минута в молчании, другая... Тихо жужжал в углу вентилятор. Старший контролер тоже молчал, смотрел на арестованного мутным тяжелым взглядом человека, которому хочется спать.
– Как ваше самочувствие? – неожиданно задал вопрос Турецкий, не глядя на туберкулезника.
– Ничего, – ответил тот.
– Надеетесь на смягчающие обстоятельства?
– Что? – вздрогнул вызванный.
Но Турецкий, ничего не объясняя, флегматично листал дело и поглядывал на часы.
– Что он там строчит так долго? Лев Толстой, – хмыкнул он себе под нос. – Полчаса не хватило написать?
Вызванный, услышав слова «важняка», заерзал на стуле. В этот момент дверь распахнулась. В кабинет вошел, размахивая исписанным листом бумаги, дежурный контролер. Увидев туберкулезника, он немного удивился, но довольно бодро обошел его стул, подошел к Турецкому и протянул бумагу с объяснительной.
– Вот.
Турецкий взял лист, посмотрел в него и одобрительно кивнул:
– Спасибо, можете идти.
Контролер улыбнулся, попрощался и вышел за дверь.
Турецкий, все еще держа объяснительную в руке, посмотрел на туберкулезника. Тот побледнел еще сильнее. На лице его выступил пот.
– «Старшему следователю по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ, объяснительная, – косясь в лист, зачитал Турецкий. – Я, Пивоварчик Евгений Сергеевич, контролер СИЗО № 1, чистосердечно признаюсь в том, что под угрозой физической расправы был вынужден оказать содействие заключенному 8 блока временного содержания Пенькову Н. Н. в попытке совершить убийство его сокамерника Коробкова В. Д.»
– Начальник, неправда это, – кисло и криво улыбаясь, промямлил туберкулезник, бледнея.
Старший контролер шевельнул бровями, но не изменился в лице.
– «Для чего, – повысив голос, продолжил „цитирование“ Турецкий, одним глазом посматривая в объяснительную контролера, другим – на арестанта. – Для чего накануне я передал Пенькову моток лески
