пленках или дисках и белый ребристый электрический чайник на подносе с чашками в цветочек из разных давно побитых сервизов.
Сабашов удивился: звукооператором оказался усатый вертлявый парень, один из тех юнцов, которых он совсем недавно по просьбе соседок шугал из собственного подъезда за неумеренно громкую музыку.
– О! Какие люди! – Звукооператор тоже узнал Сабашова. – Чем обязан?
На лице юнца плохо скрывалась ненависть к гостю. Не то чтобы хозяин имел мстительный характер, просто парню по рождению передались гены ненависти к любому представителю органов. Желая покончить с визитом, Сабашов в двух словах объяснил звукооператору, чего он хочет, не особенно надеясь на успех.
– Аха-а! – Парень опустился на вращающийся стул и оттолкнулся ногой, сделав три круга. – Есть о чем поговорить. – Потом он дернул за ручку двери, убедился, что защелка захлопнулась, и пригласил Сабашова присесть. – Пленка действительно ценная. Последнее свидетельство, можно сказать, репортаж с места катастрофы. У меня прямо сердце оборвалось, когда Дима, журналист, поперхнулся, потом успел что-то крикнуть. Погиб ведь тоже парень, при исполнении. Говорят, что журналист – самая опасная профессия, они меньше всего живут.
– М-да… Так пленка существует?
– Как сказать… – Звукооператор присвистнул и крутнулся на стуле еще пару раз. – Пленка-то бесценная.
– Чего ты заладил. Хватит крутить. Отвечай по существу.
– Для вас там информация есть весьма интересная. – Парень заулыбался. – А правда ходит слух, что это диверсия?
Кровь прилила Сабашову к лицу: и этот про диверсию! Он ослабил галстук:
– Глупости. Я жду.
– А не только вы ждете, – глаза юнца стали злыми, – кое-кто тоже ждет.
Сабашов поперхнулся воздухом:
– Кто?
– Аха-а! Так я вам и сказал. За информацию, между прочим, платить нужно.
– Я тебе сейчас, змееныш, за все заплачу! Сейчас! – Глаза у Сабашова налились кровью. Гнев человека, которого трудно вывести из себя, гнев, который копился у следователя не месяцами – годами, готов был выплеснуться на бедного юнца. Сабашов был из тех тихих, застенчивых людей, которых раз в жизни нужно бояться. Движения его были тяжелы и выверены, как у неумолимого робота. Он подошел к парню, гусенком вытянувшего шею, и пятерней сдавил его подбородок:
– Я убью тебя, паршивец. На чужой беде наживаешься?! Где пленка?
Парень губами, вытянутыми в трубочку, судорожно хватал воздух. В его глазах засел страх, который, однако, не в силах был подавить звериную ненависть.
– Она… Ее нет…
– Где? Только не говори, что ее не существует. Ты уже проболтался. Где? Отвечай!
– А-а-а! – вдруг, мотанув головой и вырвавшись из крепких рук Сабашова, закричал юнец.
– Ори, ори. Звукоизоляция здесь хорошая. – Следователь пригвоздил парня головой к подушечке стула, добравшись до его гусиного горла.
– Она… У друга… Я сейчас… Позвоню… Он принесет.
– Кому еще понадобилась пленка? Отвечай!
– Мы продать ее хотели. Иностранцам.
– Жлобина, – плюнул Сабашов.
Через полчаса следователь сидел в наушниках, выгнав парня и его такого же сопливого товарища- бизнесмена за дверь, и прослушивал репортаж о последнем матче любимого «Чкаловца». Он с детства любил хоккей, считая за счастье отхватить на память выброшенную за борт шайбу. Хоккей тогда только- только пришел в их город, и лихие парни в круглых вязаных нездешних шапочках казались пришельцами из другого, заманчивого мира, который не знал войны, безотцовщины и финок в вонючих подъездах. Хоккей был для него пропуском в рай, в оазис понятных, честных и красивых отношений настоящих мужчин.
Сабашов внимательно прослушал первый и второй периоды, и вот она – роковая пятая минута третьего. Да, конечно, как он сразу не догадался – был удален с поля нападающий «Чкаловца», известный забияка Валеров, за минуту до трагедии. Он сидел на скамейке штрафников. Там и принял смерть.
– Что за свист?! Я не понял, кто-то забил, что ли? Мне отсюда не видно. А, нет, это… это… Спа-а-а!…
Вот он, последний крик журналиста Димы. Сердце Сабашова сжалось. Пожалуй, на сегодняшний день пришлось слишком много эмоций для его барахлящего клапана. Следователь поднялся. Столько проблем из-за одной-единственной пустяковины. На лестничной площадке нервно курил звукооператор.
– Хоть бы погибшего постыдился, – надевая варежки и не желая протягивать на прощание руки, сказал Сабашов парню.
Совсем стемнело, когда Сабашов добежал до дома Савельевой. Снова вспомнилась некстати сестра жены, живущая напротив, поэтому, еще не добежав до дома, Сабашов поднялся на цыпочки, чтобы идти неслышно.
Но на крыльце Сабашов наткнулся на тоненькую фигурку, которая застыла у освещенного изнутри окна, поеживаясь под белой паутиной шали.
– Замерзнете, Елена Георгиевна! – вежливо откашлялся Сабашов.
