упаковывали снаряжение, я им помогала и тоже не проронила в тот день ни слова.
В Иркутске мы, как обычно, сдали наше снаряжение Старому Другу Деда (не тому хромому, а Другому). Но не все: охотничье ружье Деда и несколько приборов, которыми мы никогда не пользовались, очевидно, по причине их устарелости, Отец упаковал в металлический контейнер с надписью «образцы породы» и отправил в Москву поездом.
Другой Старый Друг Деда, когда ему обо всем рассказали, молча заплакал.
Они с Отцом выпили по стакану водки, настоянной, как он уверял, чуть ли не на нашем планктоне. ДСДД сказал, что Дед открыл панацею, которая спасет человечество, и сам из-за нее погиб. До того я ним с никогда не разговаривала, он казался мне донельзя странным, угрюмым и древним, такой себе Вдохновенный Кудесник из «Песни о Вещем Олеге», хотя на самом деле они с Дедом ровесники. Он жил в своем доме с большим участком, когда мы приезжали, я бродила по саду или садилась на кухне и щелкала кедровые орехи, которыми он меня щедро угощал.
ДСДД сказал Отцу, что сам он жив только благодаря открытию Деда. Ему уже лет десять как пора было лежать в могиле, но Дед, узнав о его недуге, отдал ему весь экстракт, извлеченный за два года исследований, и он встал на ноги буквально за какие-то две недели. Отец болезненно морщился, пока ДСДД рассказывал историю своего чудесного исцеления. Я подумала, что Отцу она должна быть и без того прекрасно известна: десять лет назад он был уже зрелым ученым, без пяти минут кандидатом наук, и наверняка был в курсе всех Дедовых исследований и естествоиспытательских начинаний. Про целебные свойства планктона часто говорили и у нас дома, но разговор всегда велся на высоконаучном уровне, и непосвященные, то есть мы с Бабушкой, ничего в нем не понимали. Из-за этого слова ДСДД меня покоробили, и я сочла их неуместными предрассудками, которые ему стоило бы держать при себе...
Деда похоронили в Москве. Отец с Матерью вскоре вернулись на работу. Я промаялась все лето от одиночества и скуки, все мои друзья и подруги разъехались кто куда. От нечего делать я прочла двухтомник Менделеева «Основы химии», залпом, как «Трех мушкетеров» или «Остров сокровищ». Трудно сказать, каким образом смерть Деда подтолкнула меня к этому шагу, но связь здесь определенно имеется.
Возможно, дело в предисловии. Я наткнулась на фразу, которую когда-то процитировал мне Дед: «...Сопоставляя прошлое науки с ее настоящим и предстоящим, частности ее ограниченных опытов с ее стремлением к неограниченной, вечной и бесконечной истине и предостерегая отдаваться безотчетно самому привлекательному, но бездоказательному представлению, я старался развить в читателе дух пытливости, не довольствующийся простым описанием или созерцанием, а возбуждающий и приучающий к упорному труду и стремящийся везде, где можно, мысли проверять опытами. Таким путем можно избегнуть трех одинаково губительных крайностей: утопий мечтательности, желающей постичь все одним порывом мысли, ревнивой косности, самодовольствующейся обладаемым, и кичливого скептицизма, ни на чем не решающегося остановиться».
...Однажды вечером в середине августа к нам домой пришли два Человека В Штатском. Они были из «конторы», по выражению Бабушки. Они были очень вежливы, охотно согласились выпить с нами китайского чая с настойкой женьшеня, привезенной из Иркутска, и поинтересовались, нет ли у нас охотничьего ружья.
– Да есть, конечно, – ответил им Папа.
– Мы должны на него посмотреть, – сказал один из Людей В Штатском.
Папа показал им старую двустволку Деда, с незапамятных времен хранившуюся в сейфе в его комнате. При мне ее вынимали из сейфа всего один раз: как-то давно Дед ездил по призыву общества охотников отстреливать волков и рассказывал потом, что они просидели в засаде больше суток, и все без толку: волки пошли ученые и на выходных отсиживались в укромных местах, а в будние дни, когда охотники разъезжались по домам, они выходили на охоту.
– Когда последний раз этим ружьем пользовались? – спросил Отца Человек В Штатском.
Отец рассказал ему историю про волков.
– Мы должны забрать его на экспертизу.
– Да-да, конечно, – согласился Отец.
– А другого оружия в доме нет?
– Нет, только это. Вы можете это проверить в обществе охотников.
– Мы уже проверили, спрашиваем на всякий случай, – сказал ЧВШ.
– А почему вы вообще интересуетесь охотничьим оружием?
– Убит один человек, из охотничьего ружья. Мы проверяем всех его знакомых.
– Один Человек? – переспросил Отец. – СДД? (Он назвал его по имени-отчеству.)
– Да. Вы хорошо его знали?
– Нет, – ответил Папа. – Он был знаком с моим покойным отцом.
– Это не наша забота, но я вам советую поскорее перерегистрировать оружие, – сказал на прощание ЧВШ.
Визит ЧВШ обсуждался в нашей семье целую неделю. Бабушка почему-то была недовольна.
– Не удивлюсь, если крыса в подвале сдохнет и вместо дворника этим будет заниматься человек из «конторы». Нет ли здесь умысла на крупномасштабный теракт...»
30
– «Рубил ее он над ручьем, еще не замерз поток, и теплая кровь текла за голенища сапог», – все повторял Турецкий крепко засевшие в голове строчки. – Ну и ну. Неужели ребенок мог такое написать? Или стихи вписаны в дневник спустя несколько лет?
Но вообще-то, придя утром в свой кабинет, Турецкий первым делом задумался о том, что вчера представлялось несущественным в свете угрозы СПИДа: расследование, по крайней мере временно, зашло в тупик. С утра мысли насчет СПИДа снова начали казаться ему идиотическими, предложение Дениса пойти сдать анализ – бредовым, а состояние розысков Промыслова – неудовлетворительным. Но какие решительные шаги можно в настоящий момент предпринять, Турецкий не знал, поэтому перешел к тактике паука: уселся поближе к кондиционеру пить кофе и ждать внешних раздражителей.
Деятельность его оказалась успешной. Первым позвонил Денис и доложил о пропаже Вовика из тщательно охраняемой четырьмя омоновцами и десятками телекамер наркологической лечебницы на Соколиной Горе:
– Вовик из клиники сбежал.
– Как? – удивился Турецкий.
– А черт его знает. Уверяют, это у них первый случай за два года их существования.
– Ему помогал кто-то снаружи или изнутри?
– Не знаю пока, сейчас поеду разбираться.
– Так. А в котором часу он намылил лыжи?
– Вроде бы под утро. В два часа был обход, дежурный санитар утверждает, что наш Вовик был на месте. А в шесть хватились, а его уже и след простыл.
– Он в боксе лежал или в общей палате?
– Они помещают пациентов в одиночку только в крайнем случае – из высших медицинских соображений. Якобы больные положительно влияют друг на друга. Они мне вчера полчаса всякое такое втолковывали.
– А...
– Александр Борисович, у меня есть одна идея. Вовик вчера был основательно под кайфом и сболтнул, что у него как раз на Соколиной Горе обитает какой-то давний знакомец. Я думаю, он ни фига не помнит, о чем говорил, поэтому рванул именно к нему и чувствует себя в безопасности.
– Координаты этого типа знаешь?
– Уже почти выяснил.
– Ладно, действуй. Чуть что – сразу звони.
Нечего мне туда лезть, сам разберется, подумал Турецкий, раз сел в засаду, – значит, надо сидеть, хотя бы до обеда.
Интуиция его не подвела. Почти сразу после Дениса позвонил Славка Грязнов:
– Заезжай на минутку, есть разговор.
– А по телефону что, нельзя?
