Затем ехал, что услышать хотел. Быть по-вашему, как скажете.
— Деньги, золото, — медленно сказал квартирант. — С властью Советской порвал ты навсегда теперь. Не по пути тебе с ней. Жизнь твоя в закладе, Мокасинов. Приторочен ты к деньгам крепко, как девка к следу казацкому. Да и неинтересно тебе жить-то без них, скучно, как я понимаю.
Снова от этих слов подступила смертная тоска. Сердце сжало. А тот воду в стакане подает. Выждал и говорит:
— Можно и по-деловому. Все вернуть себе можешь, если мне помогать станешь. Все твое будет.
— Господи! Чем же это я могу? В милиции не работал, в дружинниках не состоял. Грехов чужих не знаю. Не приложу ума!
— Не от Советской власти пришли мы к тебе. Теперь и сказать можно. Счастье твое, что мы добро извлекли из тайника, а не ОБХСС. Сидел бы ты сейчас не на мягком диване, и другой разговор вели бы с тобой.
— А вы-то кто же есть? — чуть слышно спросил Мокасинов.
— Я-то, — усмехнулся начальник. — На одной тропе стоим, Мокасинов, мы с тобой. И оба от синих мундиров прячемся. Ты с золотом своим, а я с другим. Так что давай по-деловому. С чем уйдешь отсюда, с добром своим или впустую? Хитрить не вздумай, порешить недолго.
У Мокасинова отвисла челюсть. Такого не ждал. Все понял. Деваться было некуда. Подступила тошнота. Очнулся от едкого запаха, щекотавшего нос. Начальник стоял перед ним, завинчивая какой-то пузырек. Сказал:
— Хватит раскисать. Деньги твои целые будут, да к ним еще много добавишь.
— Но как же? — сказал Мокасинов. — Что я должен делать? Что смогу?
— Э, милый. Было бы усердие, а работа найдется. Болтаешься тут по побережью под Новороссийском зазря, вино левое производишь. Не сегодня-завтра ОБХСС все равно сцапал бы. С этим кончать нужно. Ты теперь с Советской властью ссориться не должен и беречь себя будешь. И мы побережем. Работа поделикатнее будет и поденежней. Да и риску меньше. Не так громоздко, как с бочками да ящиками. Разговор наш знаем только мы с тобой. И никто больше. Никто, слышишь, Мокасинов? Запомни это!
— А как же Логинов тот? — спросил Мокасинов. — А Митрич — сторож? Ведь видел он все — и золото, и книжки. Спросит, как встретит. Да и невдомек ведь ему будет, почему спокойно по белу свету хожу.
— Логинова не бойся. Про беседу нашу нынешнюю не знает и он, и знать ему не положено, хоть и свой он человек. Митрича тоже не бойся.
— Неужто и Митрич ваш? — удивленно спросил Мокасинов.
— Не наш, так будет наш, — уклончиво сказал собеседник. — С ним я сам все улажу. Вот только зятя своего, Валерия, опасайся, Мокасинов. Пустой он и выпить лишнего любит. А когда пьяный — болтает много. Так ты язык за зубами держи, но ладь с ним. В нашем деле сгодится. Не ссорься с ним, не серчай, хоть он раньше нас про этикетки, про Воркуту, да про золото твое дознался, к нему подбираясь. Не тужи. Будут денежки у тебя, Мокасинов. Хоть сейчас забирай, только бумагу одну оформи. Подпиши вот здесь, что должен ты с этого дня помогать нашей разведке и смерть принять в случае отказа или трусости.
— А разведка-то чья? — спросил Мокасинов.
— Не все одно ль тебе, Мокасинов? Твоя она нынче. Породнился ты с ней теперь навсегда. Хозяин только один у тебя — я. Как прибудет кто и скажет: «Спелые гранаты», знай, что от меня посланный. А ты теперь Вариола № 2 именоваться будешь. Так и подписывайся — «В2». Пиши давай! Расходиться время. Не кряхти. Вот здесь полностью поставь фамилию и имя свое. Так вот! — складывая бумажку вдвое, сказал «хозяин», — Теперь и расчет поначалу. Деньги свои забирай, а золото в другой раз как-нибудь. Освободили мы тебя пока от него. Поссорить с властью может, а мы этого не хотим. Книжки сберегательные и облигации не нужны тебе по той же причине. Если найдут у тебя — привяжутся. Наличными получать будешь. Живи, расходуй на все, что нужно. Работай только. Меня искать не пытайся. Бесполезно. Сам свяжусь, когда нужно будет. И помни: с тропы назад ходу нет. Там только пуля ждет.
Он проводил Мокасинова и в пустом переулке, распрощавшись, свернул в сторону.
А Мокасинов успев на последний ночной поезд, лег на полку в плацкартном вагоне и, потрясенный случившимся, думал: «Какой отчаянный, И как же это получается? Деньги отдал, а все остальное пока тю- тю. Это что же выходит? За четвертую часть своего кровного я запродался. И сказать ничего не смей. И жаловаться не станешь. Ну ладно, разберемся. Двадцать тысяч пока вернулись. Десять Волобуев добавит за спокойствие свое. А там разберемся».
Возвратившись из Краснодара, Мокасинов нашел повестку из милиции. По пути в отделение он тревожно думал: «Почему вызывают? Неужели Митрич разболтал? Как тогда держаться, что отвечать? Отказаться от всего нужно. Не то затянут в омут. И деньги, те что удалось выручить, отнимут. А бумага, которую он подписал в Краснодаре? Знал, скажут, такой-сякой, что подписывал, к кому в услужение нанимался. Да и хозяин новый не из тех, видать, кто зря слово бросает. Пулю обещанную поднесет. Правду говорят: двум смертям не бывать, а одной не миновать. И все же торопиться некуда. Свалю все на Митрича. Пьян, мол, был, померещилось ему, а там, может, и тот успеет обещание выполнить. Митрича упредить. Митрич, может, сам потом скажет, что померещилось ему, от прежнего откажется. Этого держаться нужно, — оживляясь, думал он. — Да вот еще старуху свою не подготовил. Ее могут вызвать. Эка не догадался сам! Так ведь не ждал вызова».
В милиции порасспросили, велели ждать в коридоре и послали участкового Небеду за Митричем. Потом отпустили.
— Пока вы можете идти домой, — сказал ему Сизиков. — Понадобитесь — опять вызовем.
«Не сладилось чего-то, — думал Мокасинов, спеша домой. — Теперь старую свою научить успею. А там разберемся. Домой сейчас поскорей бы», — торопливо вышагивая, думал он.
— Слушай меня внимательно, — сказал он жене, как только вошел. — Те, что обыск делали, видать не милиция. Жулики, видать, они. Дознались про добро мое и комедию представили. Бог с ним, с добром-то. Только дело теперь так оборачивается, что не знает милиция про добро это. И я сказывать им не думаю. В тюрьму садиться не желаю. Обыскивали когда, ведь один Митрич был да ты, окромя их, супостатов. Меня в милиции спрашивали про золото да про книжки сберегательные, я отказывался. Не было, говорю, этого. Митричу спьяну привиделось. А тебя-то упредить не успел. Теперь отсрочка вышла. Ежели тебя вызовут да с Митричем вместе спрашивать станут, он свое говорить будет, а ты свое. Как я сказал. Не было ничего, мол, окромя денег — двадцать тысяч, — да часиков наших с тобой и дочкиных.
— Ни к чему это, — сказала жена, — не будет Митрич против тебя говорить.
— Как это не будет? — оторопел Мокасинов. — Тебе-то это откуда ведомо? — спросил он, подозрительно косясь на жену.
— Несчастье сталось с Митричем. Излияние крови в голове, доктор сказывал. Без памяти. Язык отняло. Мычит только. Со вчерашнего вечера. Как пришел, сказывала Гаврилиха, вчера выпимши из чебуречной, спать завалился, а проснулся утром и мычать стал — язык отняло.
Мокасинов сел на диван, откинулся на спинку. «Опять ноги сводит, — мелькнуло в голове, — второй раз на неделе. Как же это язык отнялся? Не совсем старый ведь он еще. С чего бы это, с вина, что ли? Может, пройдет еще».
— А что еще доктор говорил? — спросил он жену.
— Говорил, что такое редко проходит.
— Сколько ему годов-то, Митричу?
— Шесть десятков стукнуло, — сказала жена.
— Господи, на все воля твоя, — перекрестился Мокасинов. — Вот что, старая. Прилягу я, неможется что-то. А ты сходи к Волобуевой. Скажи, пусть с мужем опять связывается. Возвращаться должен поскорее. Отбой вышел.
Мокасиниха подложила подушку под голову мужа. Сняла с него ботинки и прикрыла одеялом.
«Да, дела, — думал Мокасинов, поеживаясь под одеялом, — Митрич-то мычит. Прожил с языком шесть десятков. Теперь язык отнялся. А может, со страху. Может, тот, хозяин, его настращал. Ух ты! Как раз обещал позавчера с ним уладить. Так и самому недолго языка лишиться. Будешь тоже мычать, — ужаснулся Мокасинов. — Нет, не сдамся. Жить охота. Крепок еще. И в достатке. Деньги-то вернулись. Нужно решать
