ни испытывал по отношению к этому человеку, это чувство было глубоким, и, похоже, ничто не могло его изменить.
Но вот что касается ее самой... это было для нее сюрпризом. Она не могла объяснить почему, но она оттаяла по отношению к Роману. Может быть, просто потому, что все, чего она боялась, произошло, так что Романа можно было больше не опасаться. Он узнал ее самый большой секрет и никак не попытался отомстить за ее бегство.
Она думала, что он по-прежнему будет груб. Но она ошиблась. Оказалось, что Роман может быть не только терпеливым – непонятно, где он мог этому научиться, – но и вполне тактичным. И даже на редкость обходительным. И Триста не могла понять, почему ее сын продолжает держаться с ним так враждебно.
Но она-то к этой обходительности относилась иначе. Роман встряхнул бренди в стаканчике и посмотрел на него сквозь стекло.
– Ты укладываешь его в постель каждый вечер? И у тебя нет для этого служанки?
– Иногда, когда меня вечером нет дома, это делает нянечка, но обычно я укладываю его сама. Не забывай, пять лет у меня не было прислуги. Эта обязанность была моей.
– Тебе она не нравилась?
– Совсем напротив. Какой матери может не нравиться ухаживать за собственным ребенком?
Она тут же пожалела об этих словах, поскольку наступила на больную мозоль Романа. Его-то мать совершенно не обращала внимания на своих детей.
Триста попыталась выйти из неловкого положения:
– Моя мама всегда заботилась обо мне. Я знала, что если у меня будут дети, я поступлю так же. А вот чего я и не предполагала, так это что у меня будут деньги. Но я не хочу из-за них как-то меняться.
– Тем не менее ты сильно изменилась.
– Вот как? Стала старше?
Может, она и впрямь стала старше в его глазах. Триста опустила голову, стараясь сосредоточиться на вине.
Это было ее любимое вино, сладкое, с запахами импортированных из Германии фруктов; но сейчас оно напоминало ей уксус. Она была не в настроении пить и отставила бокал.
– Ты выглядишь намного лучше, – уверенно заявил Роман. – Ладно, не притворяйся, что ты этого не знаешь. У тебя есть зеркало, и в нем ты видишь, что время тебя пощадило. Зрелость сделала тебя привлекательнее. Ты всегда была хорошенькой, а сейчас просто красавица.
Триста снова взяла бокал, только для того, чтобы скрыть замешательство.
– Спасибо. Можно было обойтись и без комплиментов.
– Ты думаешь, я тебя соблазняю?
– Нет. – Она посмотрела на него и неожиданно покраснела.
– Конечно, нет.
– Тогда я должен удвоить свои усилия. Я пытаюсь тебя соблазнить. – На его лице появилась многозначительная улыбка. – Ты наверняка догадалась, что я все еще тебя хочу. Я дал понять это достаточно откровенно.
Триста обругала себя за то, что ей льстит слышать подобное.
– Я знаю, что ты стремишься обольстить всех на своем пути.
– Не думай, что ты хорошо меня знаешь, Триста. Прошло немало времени, и многое изменилось. Ты и я уже не те зеленые юнцы, которыми мы были.
– Итак, ты меня соблазняешь. – Она произнесла это с насмешкой, а не с волнением. Но именно волнение она чувствовала, как бы ни осуждала себя за это.
– Ну, сейчас я радуюсь тому, что мой сын уже не шарахается от меня в страхе. Он даже позволяет подходить к нему. Думаю, мне очень помогла лошадь Дэнди. Иногда мне в голову приходят гениальные идеи.
– Ты слишком скромен.
– Никогда этим не страдал. Ты не могла забыть, каким я был бесстыдным.
– А... Теперь вспоминаю.
– Итак, я радуюсь своему успеху, наслаждаюсь этим бренди и твоим обществом. И надеюсь, что и дальше меня что-то ждет.
Ее сердце ёкнуло и забилось быстрее. Триста подняла подбородок и постаралась выглядеть ироничной.
– Нацелился на мою кровать?
– Или на ковер. Он кажется достаточно удобным.
Это было так неожиданно, что Триста рассмеялась, хотя следовало презрительно нахмуриться. Но смешливость неизменно была ее недостатком. Его озорное поведение всегда забавляло ее, обезоруживало и очаровывало. Вот и теперь ее сердце медленно таяло от чувства, которому трудно было противиться.
– Никто так не смеется над моими шутками, как ты, – заметил Роман. – К слову, это замечательный смех. Обычно мою иронию люди воспринимают неправильно. Они принимают всерьез, когда я иронизирую над собой, или просто считают меня чудаком.
– Ты чудак и есть.
