– Итак, он русский, – сказал я. – И параноик. Что еще нового?
– Он не совсем русский. Отец кубинец. Мать, возможно, русская. Частично. Кто пригласил его на свадьбу?
– Не я. Я почти не знаю его. Может, Валентина?
– Сантьяго работает по плану, я уже говорил. Он распинается перед тобой, плетет байки из дыма и тумана, потом задает вопросы и, если ты не отвечаешь, выдает свои фантазии за чистую монету. Он любит выставлять людей напоказ, – сказал Толя. – Он из тех, кто убить готов ради красного словца. Видишь, как он дефилирует по залу? «Дефилирует», так правильно?
– Да.
– Твой английский по-прежнему лучше моего.
– Спасибо, – сказал я. – Вэл действительно влюбилась?
– С ума по нему сходит. Слыхал я его россказни – весьма забавно и весело. Какие у него крутые связи, как он устроит ее в кино, как он знается с Томом Крузом и вообще со всеми. Брехун. – Он положил мне руку на плечо. – Вэл красавица, правда?
– Она просто чудо, – ответил я. – Пошли к ней.
По ресторану сновали официантки в туфлях без задников и восточных одеждах, рассказывали посетителям на низких стульях о блюдах, расписывали достоинства лапши и роллов.
Вэл сидела за большим столом в компании подруг. Завидев нас, она вскочила и бросилась на шею Толе, а потом расцеловала меня в обе щеки.
– Папка! Арти! Идите, я вас со всеми познакомлю.
– А где Джек? – спросил я.
– Встретился со старым другом. – Она указала на другой столик, и я увидел там парня в черной футболке. За тем же столиком, как мне показалось, сидел мой дантист, доктор Пелтон Крейн, и я глазам своим не поверил. Пропивает мои денежки.
– Он вернется, – успокоила Вэл. – Присаживайтесь к нам.
Она передвинула двоих приятельниц и усадила меня рядом с собой. Толя занял стул по соседству.
Музыка гремела, голоса становились громче, в бокалах позвякивал лед. Я огляделся. За столом было четверо мужчин лет под тридцать, старше девушек. Насколько я успел выяснить, они владели ресторанами, клубами и «феррари». Двое из них – русские. Еще один – актер, чье имя я смутно припоминал, а когда он встал, чтобы пожать мне руку, было ощущение, будто он по-прежнему сидит. Симпатичный блондин очень маленького роста.
Три русские и богатые девушки были до зубов обряжены в модные шмотки, стоившие, наверное, не одну тысячу. На одной было неоново-голубое платье без лямок; на других – мини-юбки, едва выглядывавшие из- под ремешка, и крохотные блестящие топики, являющие взору глянцевые животы и идеальные груди. Им было по девятнадцать-двадцать лет, как Вэл; идеальная кожа, волосы, ноги, руки.
Официантки подносили восточные блюда, коктейли струились разноцветными реками, а Вэл с друзьями ели и пили, будто стадо голодных, томимых жаждой, прекрасных юных парнокопытных у корыта.
Девушки говорили по-английски без акцента. Они родились в Америке, но двое признались, что их бабушки и дедушки по-прежнему в Москве.
Не упуская из виду Джека за
Толя расположился рядом со мной в низком кресле с кожаным сиденьем. Ему, кажется, было неуютно. Он пил много чистого скотча и пояснял мне на ухо: та девица в голубом – дочь Крушкова, рядом с ней – Лепинская, а та – племянница Климова. У того блондина, вещал Толя, папаша занимается нефтедобычей на Дальнем Востоке. Или нефтеперегонкой? Я плохо его слышал. Сложно было сосредоточиться на реестре олигархов и «лендлордов», капнувших золото и сложивших нахапанное в швейцарские банки, или же тех. кто просто дорвался до алюминия, алмазов и ядерных ракет, когда распался Советский Союз.
Эти лети, друзья Валентины, родились уже в Америке, росли на Манхэттене или в Майами. Девушки занимались бизнесом или учились на юридическом, кто-то работал моделью, а одна нацелилась на актерскую карьеру.
– Посмотри, – шептал Толя. – Отец этой девчонки в розовой юбке с бриллиантовыми десятикаратными серьгами может купить мадридский «Реал», ему принадлежит половина Владивостока, у него шестнадцать полотен Пикассо, Артем, шестнадцать. А эта малютка рядом с Вэл, с отличными сиськами, торчащими из белой футболки за пять сотен баксов? У ее папаши по венам бежит нефть, а еще имеется сеть отелей в Дубай, уран, алмазы, леса в Южной Африке, которые он тайно вырубает. У ее дяди недвижимость в Китае. Эти люди – большие игроке, Артем. Они владеют настоящими ценностями. Целыми городами. Землей.
В Толином голосе слышалось такое вожделение, какого я не помнил, даже когда он говорил о женщинах. Он жаждал всего этого. Он был предан деньгам, как старый партийный хрыч своей идеологии. Может, раньше я и не слушал его по-настоящему. Я поискал взглядом официантку. Мне нужно было выпить еще.
Вэл и ее приятели будто не замечали нас с Толей. Смеялись, ели, пили, булькали коктейлями, как дети газировкой. Возможно, они наглотались колес или нанюхались кокаина, а может, просто радовались жизни.
Две девушки, мои соседки, спорили с парнем – ему было двадцать пять – двадцать шесть, не больше, но он явно владел не одним баром, – нужно ли нанимать автобус для поездки по Огайо за Джона Керри; все так делают, ходили слухи, что Бритни и Бейонс тоже отправляются. Этих несчастных республиканцев в сомневающихся штатах надо лишь слегка подтолкнуть, чтобы они пересмотрели убеждения, – таков был общий вывод.
Мне представилось, как эти девчонки в дорогущих шмотках совершают экспедицию в трущобы, ходят по заплеванным этажам домов с видом на помойку, у входа которых приделано баскетбольное кольцо, и агитируют за Джона Керри, человека, который платит по двести баксов за галстук и покупает по двести галстуков за раз, а на досуге развлекается виндсерфингом.
– Давайте устроим вечеринку в центре, – предложил один юноша. – Пригласим туда республиканцев и покажем им Нью-Йорк.
Все засмеялись. Мне претило его высокомерие.
– Поздно, поздно, – заявила девица в розовом. – Хватит, хватит уже говорить. Бывала я на их вечеринках – там скучно, скучно, скучно.
Вэл обернулась, потянулась к моей руке. Я невольно посмотрел на место, где раньше был палец. Она улыбнулась. Глаза у нее были ярко-синими, но, когда она наклоняла голову, в них играли золотистые искорки.
От нее невозможно было оторваться. На Вал была простая облегающая белая футболка, тонкая белая мини-юбка, а на загорелых ногах – белые теннисные туфли без шнуровки. Она была обворожительна. В голове мелькнула похабная мысль, я изгнал ее и поцеловал девушку в щеку.
– Ой, дядя Арти, – насмешливо протянула она.
– Что хочешь съесть, солнышко? – спросил Толя у Вэл по-русски, а она ответила по-английски с мягким флоридским выговором:
– Я уже все, папочка. Я съела кучу еды – ребрышки, роллы и соте, честно. – Она улыбнулась. – Он кормит меня так, будто готовит в олимпийскую женскую сборную по сумо.
– Она хорошая девочка, – сказал Толя. – Мне нравится, что она ничего не принимает как должное, и каждое угощение – будто первое в жизни, понимаешь?
Они улыбнулись друг другу. Когда Вэл снова отвернулась, я спросил ее, чтобы поддержать беседу:
– Как твоя сестра?
– Очень строгая. Маша – лучшая из нас двоих. Хочет поступить в Йельский колледж, потом в медицинский университет. И поступит, окончит его, станет врачом и будет лечить больных, родит троих чудесных деток, получит Нобелевскую премию. Она молодец. А я буду беспутной, но знаменитой тетушкой, как моя бабушка Лара.