нефтяных скважинах или в Йеллоунайфе, на алмазных приисках. Позднее он слышал, что один из ребят осел в Номе, на Аляске. Только русский мог забраться так далеко на север.
Мак остался в Бруклине. Он посещал матчи на Эббетс-Филд. Обзавелся подружкой. Работал на верфи. Он прожил в Ред-Хуке годы; в семидесятые, когда русские повалили толпами, переселился на Брайтон-Бич, встретил женщину по имени Ирина, они поженились, у них родилась дочь, но Ирине не понравилось в Америке, и она увезла ребенка в Советский Союз.
– Что насчет Сида? – спросил я.
– Сид уехал, – ответил он. – Поступил в колледж. Эрл остался.
Они были друзьями, Мак с Эрлом. Помогали друг другу.
– Ты прожил в Бруклине пятьдесят лет?
– А что такого? – удивился он. Многие люди растворялись тут. Во все времена многие просто исчезали в Нью-Йорке, сходили с корабля или самолета, без визы, без ничего, сливались с городом. – Он ухмыльнулся. – Такое и сейчас случается. Это легко, очень легко.
Мак кое-как прикурил очередную сигарету. В свете спички я увидел его лицо. Он не боялся – ни воды, ни шторма, ни катера, ни меня.
– Но ты ведь снова повстречался с Сидом, не тис ли? – Меня трясло.
– Хочешь внутрь? – он указал на маленькую каюту.
Я покачал головой. Он снова улыбнулся.
– Ты не любишь лодки? – спросил он по-русски.
– Ты снова повстречался с Сидом?
– Да, – сказал он. – Я захожу в Ред-Хук два года назад, а там он, Сидни Маккей, профессор, историк Ред-Хука, философ, повсюду делает свои записки, спрашивает людей, знаете ли вы то да это, знаете ли вы русского, который приплыл на корабле много лет назад. Ты хорошо его знал?
– Да.
Он пристально, прищурившись, посмотрел на меня и вдруг заявил:
– Я знаю, кто ты. Я видел, ты заходил к Сидни домой, да?
Я не ответил.
– Я видел тебя там в воскресенье утром. И в понедельник утром тоже, – сказал он. – Ты ведь не разбираешься в лодках, так? Ты не любишь лодки Я вижу, что не любишь их, не любишь воду.
– Что за книга?
– Сидни писал книгу о корабле. «Красная Заря». Все знали. Хотел рассказать ту историю. Я встречался с ним. Он задавал вопросы. Я сказал, не надо, не пиши, пожалуйста, оставь историю в покое. Из истории ничего путного не выходит.
– Что он ответил?
– Он говорит: история – это наше все. Я говорю – для тебя это книжка, а для меня жизнь. Я не хочу быть в плену истории Я ведь до сих пор нелегальный, так? Нелегалов высылают. Это я знаю. Я бежал из России, когда там убивали, если ты нарушаешь закон. Я нашел Эрла, сказал: передай ему. Эрл пил целый день, но слушал, мой друг Я сказал: если это всплывет, меня пошлют обратно. Я бежал во время Сталина, вернусь во время Путина. Студия та же, голова другая, как говорят в Голливуде. Так?
Мак шутил, но при мысли о возвращении в его голосе зазвучал ужас. В его представлении Россия осталась той же страной, какой была, когда он покинул ее при жизни Сталина.
– Я делаю все, чтобы не вернуться, – добавил он.
– Эрл отправился на встречу с Сидом? Ради тебя?
– Да. Чтобы остановить Сида. Чтобы оставил меня в покое. Эрл говорит: пошли со мной, а я говорю: нет, когда Сид видит меня, он задает вопросы про корабль, про Россию, кто был на корабле, как остальные моряки, откуда они, что ты делал все эти годы в Бруклине, с кем встречался, какие гангстеры на побережье, расскажи мне про запахи, виды, звуки, названия кораблей в порту, сорт сыра в твоем первом сэндвиче на американской земле. Сорт сыра? Да кому это надо? Но он говорит: бог в деталях. А я не понимал, к чему это. И вот попросил Эрла: ступай, поговори с Сидом. И сам тоже пошел. Но поздно. Эрл был пьяный и больной. Сид ударил его.
– Чем? Тростью? Палкой?
– Не знаю. Да. Наверно. Или битой. Старой битой с именами «Доджерс». Год чемпионата. Я смотрел, потом убежал. – Он пил, его глаза наполнялись слезами. – Я убежал, а Эрл умер.
– Но ты вернулся, – сказал я. – Почему ты мне рассказываешь?
Он смотрел на воду, вглядывался в дождь. Вода была н на дне лодки, он махнул на нее рукой, бросив:
– А почему нет?
И в тот самый миг я понял: ему все равно, жить или умереть. Хотелось крикнуть: разворачивай лодку к берегу, давай вернемся. Я чувствовал, что пойду на все, только бы выбраться из этой лодки, но что я мог поделать? Я плыл с человеком, которому все равно.
Мой голос дрожал, когда я попросил его:
– Отведи лодку к берегу.
– Зачем?
– Дождь идет.
Он засмеялся:
– Хороший ответ.
Уцепившись за борт лодки, я отчаянно шарил в поисках предмета, которым можно было бы припугнуть его.
– Вернись к берегу, – повторил я. – Давай. Не сделаешь этого – я гарантирую, что тебя вышлют в Россию. И посадят там в тюрьму, понимаешь?
В мою лодыжку ткнулась разбитая банка, болтавшаяся в воде на дне лодки. Я нагнулся и поднял ее, кисло подумав, что она может сойти за оружие. В руке оказалась верхняя половинка. На стекле все еще висел обрывок этикетки.
Катер угрожающе накренился, Мак крутанул штурвал, и к горлу снова подступила тошнота. Это было бы комично – я, крутой коп, выпал из лодки и барахтаюсь в миле от своего дома посреди любимого города. Мы обогнули мыс Губернаторского острова. Я понял это, разглядев во мгле паромную пристань. Посмотрел в другую сторону, на южную оконечность Манхэттена.
Поднес осколок банки к глазам, прочитал этикетку. «Боршепит». Раньше в ней был борщ.
– Так, – сказал Мак, его лицо исказилось от страха.
– Ты был женат?
– Да.
– У тебя была дочь?
– Да, я же рассказывал. А что?
– Рита – твоя дочь.
Он не ответил.
– Рита – твоя дочь, и она не хочет, чтобы ты жил здесь. Бог весть почему, но не хочет. Она и указала мне на некоего старика, на тебя, – сообщил я.
В конце концов, я сын своего родителя.
– Поэтому давай сейчас вернемся к берегу, – мягко увещевал я. Привстал, кое-как сохраняя равновесие. Я порезался стеклянной кромкой, кровь смешивалась с водой. Я выбросил банку за борт. Если удастся удержаться на ногах, я сумею схватить Мака. Но что дальше?
– Я не мог позволить Сидни так поступить с Эрлом, – сказал Мак. Сейчас он пребывал почти в трансе. – Я не хотел оказаться в его проклятой книжке. Не хотел, чтобы люди узнали. Я не хотел слушать все эти вопросы о прошлом. Ты понимаешь? – Он встал с кресла под потоками ливня. – Я убил Сидни.
Я шагнул к нему, но он, кажется, отступил назад. Я чуть не падал. Волна сильно хлестнула меня по лицу. Я пошатнулся. Мы снова оказались на открытой воде.
– Я не вернусь в Россию, – сказал он. – Ни за что. Нет.
Я вглядывался во тьму поверх головы Мака, казалось, будто я различаю статую Свободы. Она исчезла. Город проступал из мрака, подсвеченные стены, громады зданий, но я не был уверен в их существовании, а
