Снова лезть на верхнюю полку не было необходимости. И так ясно, что похищенные из музея картины Ремизова попали к Алексею Слащову, который и не подозревает об истинной стоимости этих шедевров. А как попали – разберется контрразведка.
Да, скромные восьмиклассники с блеском выполнили основную часть расследования! Оставалось, как говорится, сдать дела. Контрразведке, конечно. Только не упрекайте Блинкова-младшего за то, что он впутывает семейные отношения в операцию государственной важности. А кто еще, кроме мамы, поверит, что ты раскрыл преступление международного масштаба, с которым до сих пор возятся лучшие силы российских спецслужб?!
Блинкову-младшему с Иркой было уже нечего делать в мастерской. Но слишком торопливый уход выглядел бы подозрительно. Алексей Слащов, разумеется, лишь отдаленно связан с преступниками, но – насколько отдаленно? А вдруг воры – толстяк или Васюта? Они, конечно же, напряжены, они будут ловить каждое твое подозрительное слово, каждый взгляд. Нет, нужно вести себя естественно!
Еще десять минут, на пальцах показал Ирке Блинков-младший и стал рассматривать слащов-скую «нетленку». Он почти не волновался. Победа была близка.
А художники продолжали мучить сумасшедшего натурщика. Из-за перегородки слышался баритон толстяка:
– Не мотай головой. Ты что? Не больно же. Вот смотри, я к дяде Васюте привязываю – он же не дергается!
Васюта мычал и хихикал, стараясь подоходчи-вее объяснить сумасшедшему, что это действительно не больно, а приятно и весело. Минут через пять под крышей сверкнул блик фотовспышки.
– Готово, – довольным голосом сказал Васюта. – Пускай Лелик утверждает, и можно запечатлевать.
Творческий прием мастеров халтуры стал ясен. Они, как рассказывал Алексей Слащов, пользовались фотоаппаратом. Щелкали, что им было нужно, а потом направляли проектор со слайдом на полотно и обводили картинку.
– Мне нравится вот эта, – покопавшись в «нетленке», выбрал себе картину Блинков-младший.
Ирка фыркнула.
– Господи, Митек, ну какой ты серый! Это же копия Сальвадора Дали, «Кровавые розы». По-моему, ты ее выбрал, потому что здесь женщина голая!
– Ну, не совсем же голая, а с розочками, – возразил Блинков-младший. – Пускай будет Сальвадор Дали, мне все равно нравится.
Чердачный люк со скрипом отворился, и стало слышно, как гудят под чьими-то шагами последние ступеньки железной лестницы. Видимо, еще до конца не поднявшись из люка, человек грохнул на пол что-то тяжелое, звякнувшее и сразу же начал кричать:
– Кто залез в мой ящик?! Ничего нельзя оставить, сразу тащите!
– Это ты тащишь, – спокойно возразил Алексей Слащов. – А мы взяли твою фиговину на минутку. Ничего с ней не сделается, сейчас обратно положим. Лучше оцени композицию, Лелик: «Отвори свое сознанье»!
– Договор с «Интердверью» накрылся, – успокоившись, объявил вошедший. – Жмоты, а не заказчики. «Отвори сознанье» не делаем. Гоните этого психа, дайте ему на мороженое.
– Жалко, много находок, – вздохнул Васю-та. – А что же тогда делать будем?
– Ты «Козу» продал? – не ответив ему, спросил Лелик.
Он обращался, понятно, к Алексею Слащову. Блинков-младший насторожился.
– Нет. Убил полдня впустую, – ответил художник. – «Мишками»-избушками народ интересуется, к вечеру подвыпьют, потянутся к прекрасному и купят. А до «Козы» наша публика не доросла. Смешно сказать, за три часа только девочка приценилась. Может, цену сбавить?
– Я те сбавлю! – незло проворчал Лелик. – Завтра иди на Арбат и ставь ее за пятьсот долларов. Не сомневайся, улетит!
Художники ответили молчанием. Цена, по их мнению, была запредельной.
– Завтра два миллиона человек узнают о краже в музее! – после долгой паузы объявил Лелик. Голос у него был торжествующий. – Я позвонил в «Мир сплетен» и в «Столичный отморозок». Говорю, а известно ли вам, что из музея имени Юрия Ремизова пропали семь работ одноименного художника? Я, мол, тамошний сотрудник, но прошу не называть мое инкогнито, опасаясь преследований озверевшей директрисы… Короче, журналисты уже крутятся у музея и ментов за лацканы хватают. Реклама нам будет – лучше не придумаешь. Все распродадим!
Было неясно, вправду ли этот Лелик работает в музее или наврал журналистам, чтобы замести следы. Голос его показался Блинкову-младшему знакомым. Но из всех сотрудников музея он знал одного-единственного мужчину – Лялькина… Лялькин – Лелик!
Блинков-младший понял, что влип.
Глава XVIII
НЕ НАДЕЙТЕСЬ НА САЛЬВАДОРА ДАЛИ
Из-за перегородки послышались торопливые шаги. Похоже, Алексей Сла- щов подошел к Лелику-Лялькину, потому что заговорили они, понизив голоса. Блинков-младший слышал только «бур-бур-бур»…
– С ума сошел, Алешка?! – громко ужаснулся Лялькин. – Ты каким местом думал?
– Это ж дети, Лелик! Ничего страшного. Не болтай только, – успокоил его Алексей Слащов.
Лялькин возмущенно пискнул, и за перегородкой опять затопали. Кто-то шел сюда, в слащов-скую комнатку!
– Лелик – это Лялькин! Прикрой меня! – успел шепнуть Ирке Блинков- младший и, отвернувшись к стеллажу, присел на корточки у нижней полки.
На что надеялся отважный восьмиклассник, пробравшийся в логово преступников и застигнутый их главарем? Конечно, не на авось. Он уже прикинул, что шансов остаться неузнанным у него примерно пятьдесят из ста.
С одной стороны, Лялькин, похоже, и сам художник (иначе откуда у него даже в бороде были разноцветные капельки краски?). Тогда Митьки-но дело плохо. У художников зрительная память особенно цепкая. Но с другой-то стороны, он еще днем сделал все возможное, чтобы его не узнали. Лялькин видел «Гогу» в темных очках и с длинными волосами. При первом знакомстве запоминаются именно такие броские детали. А сейчас он встретит незнакомого парня со спортивной стрижкой и безо всяких очков.
Скрипнула дверь.
– Любуетесь? – добрым голосом спросил вошедший. Это был действительно Лялькин. – Любуйтесь, любуйтесь. Алеша очень талантливый художник.
– Да, нам нравится, – ответила Ирка.
Блинков-младший тоже хрюкнул что-то одобрительное, стараясь изменить голос. Лялькинские ботинки остановились почти рядом с его кроссовками. Они были не те, не остроносые, но сорок первого размера, как у Митьки. И Лялькин стаптывал наружу каблуки!
