Алквалондэ… И уходил в неизведанные страшные Смертные Земли Финарато, унося в сердце тоску о несбывшемся счастье, ибо слишком ясно читал он в душе своей возлюбленной, и в беспечальной земле не было ему места…
— Учитель мой, я хочу посмотреть на него.
Манвэ ласково погладил золотые локоны Амариэ.
— Милое дитя, зачем это тебе? — Мягкий голос ничем не выдавал проснувшегося в душе полузабытого страха.
Девушка надула губки, как обиженный ребенок:
— Ну пожалуйста, Учитель, я хочу посмотреть!
— Это не доставит тебе удовольствия. Он… он некрасив.
«Но почему нет? Разве теперь она сможет его узнать? Да и не помнит его уже… и — что ей вспоминать?»
— Но я хочу этого!
Король Мира вздохнул:
— Ученица моя, я не стану препятствовать тебе. Я не хотел лишь, чтобы мое прекрасное милое дитя было опечалено подобным зрелищем. Обещай мне только, что не будешь испытывать твердость своего сердца, если тебе будет слишком тяжело.
— О, благодарю, благодарю, Учитель! — Лицо Амариэ радостно вспыхнуло, она опустилась на колени, схватила руку Короля Мира и припала к ней горящими губами.
…Не оступиться. Не упасть. Выдержать.
Сдавленный вскрик.
Он обернулся.
Это лицо. Эти глаза. Он помнил их всех, узнавал их — даже взрослыми, даже ставшими — эльфами Света.
Йолли, Королева Ирисов, тоненький стебелек… Йолли?..
Красивое нежное лицо искажено гримасой ужаса и отвращения.
Это отродье бездны повернулось к ней и смотрит жуткими черными провалами глазниц, смотрит прямо в глаза…
Она рванулась прочь, давясь беззвучным криком, слепо натыкаясь на кого-то, не видя ничего расширенными от страха глазами, — добежать, упасть к ногам, спрятать лицо в складках лазурно-золотых одежд…
Все верно. Нелепо надеяться, что она узнала бы его — таким: в нем ведь ничего прежнего уже не осталось, ничего, что может помнить Йолли. Безглазый урод. Все верно, девочка. Он горько усмехнулся про себя: сам Король Мира не придумал бы лучшей мести. Что боль в сравнении с этой встречей, с неузнающим, полным доводящей до безумия брезгливости и страха, взглядом той, что была — последней Королевой Ирисов…
Выдержать.
Не оступиться. Не упасть. Не закричать, только не закричать, только бы…
Они не должны увидеть этого.
Выдержать.
Выдержать.
Выдержать.
— Учитель… Ох, Учитель… — Она горько всхлипывала, уткнувшись лицом в его колени.
— Ну что ты, дитя мое, успокойся…
— Этот… он… он посмотрел на меня… о-о…
Холодок пробежал по спине Короля Мира, но он взял себя в руки: бред, она не могла узнать. Не могла! Нечего ей уже узнавать!
— Я ведь предупреждал тебя, дитя мое: не нужно было тебе видеть его.
— Да, да, Ты прав, Господин мой, Ты прав…
Она подняла голову, невольно вспыхнув. В ее взгляде, устремленном снизу вверх в прекрасный лик Короля, не было привычного смирения — его место заняла жгучая ненависть.
— За одно то, что он посмел назваться Твоим… — поперхнулась словом «брат», — за одно это… если бы… я бы сама глаза вырвала!
Это заставило Манвэ вздрогнуть. И в первый раз благоговейная преданность его ученицы, выплеснувшаяся в этой неожиданно яростной вспышке, испугала его. Он не хотел, чтобы сейчас она оставалась рядом, он почти боялся ее в это мгновение.
Король Мира быстро встал. Прошелся по залу взад-вперед, глядя куда-то мимо нее. Остановился.
— Иди в Сады Ирмо, Амариэ. Пусть сон изгонит из твоей души это страшное воспоминание и вернет покой твоему сердцу.
Она застыла на коленях, глядя на него широко распахнутыми глазами, а через мгновение дрожащим комочком прижалась к его ногам и зашептала сквозь слезы:
— Учитель, не гони меня… Лучше убей… Господин мой, Повелитель мой, смилуйся, убей меня… Я ведь люблю Тебя… не гони…
Эта отчаянная мольба тронула Короля Мира. Он поднял ее за плечи — умоляющие, покрасневшие от слез глаза безмолвно кричат о пощаде, по-детски нежные губы дрожат, руки молитвенным жестом сложены на груди.
— Что ты, — как мог мягко ответил он, — как же я могу прогнать свою любимую ученицу…
Отчаянно-счастливое лицо:
— Правда? Ты не гневаешься на меня, Учитель?
Манвэ молча улыбнулся.
— Если Ты хочешь, я пойду к Ирмо… Я вернусь и принесу Тебе цветов, можно? Можно, да?..
Оставшись один, Король Мира начал мерить шагами зал, нервно сплетая и расплетая пальцы. Амариэ была не только и не столько его ученицей, сколь самым совершенным творением. Он создал ее, он сам; в ней нет ничего, не вложенного им самим в эту прекрасную совершенную оболочку, словно драгоценный камень в изящную оправу. И именно она сейчас пугала его. Почему?..
— Я отвечу тебе.
Король Мира обернулся, невольно вздрогнув.
— Целители являются без зова, иначе они могут опоздать, — объяснил Ирмо, глядя куда-то в сторону. — А я и так опоздал.
Он глубоко вздохнул:
— Так вот, Манвэ, я отвечу тебе. Скажу то, что должен был сказать мой брат, если бы ты спросил его.
— Намо?
— Нет, — как-то неожиданно недобро усмехнулся Ирмо и, словно для того, чтобы развеять малейшую тень сомнения, прибавил горько и отчетливо: — Мелькор.
Король Мира отступил на шаг — впрочем, Ирмо смотрел в сторону.
— Ты действительно вложил в нее все. Создал ее заново. Ее мысли, чувства, движения души. Ты создал зеркало — но даже и это не было бы бедой. Ты создал зеркало, отражающее только одно существо — тебя самого. Не ее испугался — себя, своего отражения: без этого она пуста. Больше в ней ничего нет.
Владыка Снов невесело рассмеялся:
— Ты, видишь ли, ошибся… Учитель. Не ученики тебе нужны, а слуги. Тени. Разве ты допустишь, чтобы кто-то стал равным тебе или превзошел тебя? А ученики… впрочем, ты этого не поймешь. Да это и неважно теперь. Ты тень свою попытался прогнать…
Задумался.
— Из этого вышла бы странная сказка: прогнать прочь свою тень. Но я не о том. Тебе, не ей — место в
