моих садах. И я бы принял тебя — если бы ты сам этого захотел. Просто потому, что целитель не вправе отказать в помощи. Но ты не захочешь. Бедная девочка. Думаешь, она любит тебя?
Ирмо помолчал, глядя в лицо Короля Мира.
— А ты сам, ты, Манвэ: ты — умеешь любить?.. — вдруг тихо и участливо спросил Ирмо.
Еще как! «Если бы Варда покинула этот мир, я бы тоже не смог в нем оставаться». Впрочем, это НЕ ТОТ Манвэ.
Колдовские глаза Владыки Снов встретились с глазами Короля Мира. Всего на мгновение. Этот взгляд…
— Не бойся. Тебя я больше не потревожу. Целитель нужен только живым…
Тают отзвуки голоса, тает дымка тумана — и нет его уже в золотом зале.
…В этот уголок Садов Лориэна она не заходила никогда. Непонятно было: то ли воздух другой здесь, то ли деревья другие. Тихо и печально. Она было нахмурилась, но, увидев цветы, даже в ладоши тихонько захлопала — вот то, что ей нужно, таких нет, наверно, во всей Благословенной Земле!
Больше всего здесь было пурпурных цветов: темные стебли с красноватыми, похожими на клинки листьями, три причудливо изогнутых нежных лепестка цвета крови образуют венчик, три бархатистых красновато-коричневых спускаются вниз, а странный, почти неуловимый запах пробуждает неясные видения, печаль о чем-то потерянном навсегда.
Были и другие: белые, густо-лиловые… Но один понравился ей больше всего: золотисто-розовый, рассветный. Она протянула руку — сорвать: стебель сломался неожиданно легко, венчик качнулся — словно кивнул.
— Что ты здесь делаешь? — Вопрос прозвучал так резко, что она вздрогнула, чуть не выронив цветок.
Странное лицо было у Владыки Снов. Она отчего-то оробела и ответила нерешительно:
— Я… я ничего… Я хотела сорвать цветок — можно?
— Ты уже сделала это; зачем же спрашиваешь? И зачем тебе эти цветы — мало ли других в лесах Иаванны?
— Владыка Снов, — успокаиваясь, отвечала Амариэ, — никогда среди творений Валиэ Кементари не видела я такого, и нигде в Земле Аман не встречала этих цветов, хотя почему-то они…
Она замолчала. Ирмо внимательно посмотрел на нее:
— Они — что, дитя?
— Они показались мне знакомыми, словно я видела их когда-то… Как зовутся эти цветы, Владыка Снов? — Легкое облачко задумчивости, скользнувшее по лицу девушки, исчезло почти мгновенно.
Должно быть, Ирмо задумался, потому что оставил вопрос Амариэ без ответа, а вместо этого спросил сам:
— Ты для себя сорвала его?
Девушка смутилась; поняв причину ее замешательства, Ирмо снова грустно улыбнулся. Все же судьба — жестокая насмешница. Но ирис увянет раньше, чем его коснется Король Мира.
— Боюсь, эти цветы могут жить только в моих садах, — вслух сказал он.
— Но почему, Владыка Снов?
Ирмо не ответил.
Амариэ…
За долгие века — длинны годы Арды — золотой туман скрыл воспоминания о Благословенной Земле. Осталось — имя — песня — образ… Амариэ. Разделены — бескрайним морем, разлучены — проклятием Владыки Судеб. Амариэ — возлюбленная — колдовской цветок Валмара… Ее имя стыло кровью на губах того, кто умирал в смрадном мраке подземелий Тол-ин-Гаурхот. Ее имя было той первой звездой, что зажглась во мраке пробуждающегося сознания в покоях Мандоса. И вместе с этим именем — ибо обнаженная душа лишена защиты милосердного забвения — вернулась память, и была она — горечью.
В мрачных подземных залах одиноко бродит неприкаянная душа. Амариэ — избранница Манвэ, ученица Манвэ, прекраснейшая среди прекрасных Ванъяр. Он назвал ее — своей нареченной, и она улыбнулась в ответ — терпеливо и холодно, и взглянула ему в глаза. И то, что прочел он в этом взгляде, гнало его прочь — прочь из Благословенной Земли, за море, через льды Хэлкараксэ — холоднее льда глаза твои, — под жалящую плеть проклятия Мандоса — жгучий удар — взгляд твой, — в Сирые Земли, что под властью Врага, — тьма в душе моей…
Он почти рад был проклятию, заклеймившему род Финве, — проклятию, что печатью некогда замкнуло для потомков этого рода врата Мандоса.
Да не. Финве — Феанаро! Это Мелькор Финве проклял! Валар его не проклинали!
Но двери распахнулись, и глашатай Короля Мира призвал его в пиршественный зал.
Он стоял в центре круга под взглядами, как под бичами, — беззащитный; струящийся мягкий свет больно резал глаза, и ему показалось — это Круг Судеб и он — осужденный… Он стоял, не поднимая головы, не понимая, зачем он здесь, за что хотят его судить, когда услышал голос Короля Мира:
— О Финарато, отважный герой, сын мудрого короля Нолдор, потомок избранника Великих Финве! Нам известны подвиги твои и деяния твои. Горькую чашу пришлось испить тебе по вине Врага. Прими же этот кубок из Наших рук, да станет он первым даром Валмара воину, принесшему себя в жертву во имя торжества Света!
Что он говорит?.. Или здесь не знают… все было по-другому… чужая сила, чужая правда, горечь непонятной вины… Черное и Белое рвутся с кровью… Склизкие камни подземелья, цепи, скалящаяся морда орка, кровь… Что?., ах да, нужно подойти… принять чашу… темное, густое — кровь? вино?.. Холодная усмешка Жестокого… злорадный оскал орка… благожелательная улыбка Короля Мира…
Он подошел, неловко опустился на колени, почти упал — ноги перестали держать, мир на мгновение расплылся, потерял определенность, и волна воспоминаний захлестнула его, и страшно было — вместо этого величественного благостного лица увидеть — другое: ледяную усмешку бога — или оскал щерящихся клыков…
— Да пей же! Сам Король Мира чествует — пей! — оглушительный шепот-шипение в уши с двух сторон.
Он поднес чашу к губам, плеснув вином. Сладкая густая влага застыла в горле комом. Судорожно глотнул, поднялся, чувствуя, как подгибаются ноги. Все вокруг было ненастоящим, слишком ярким, слишком сверкающим, каким мир может показаться только воспаленным глазам умирающего. Очнешься — а вокруг тяжелые склизкие стены и сырой мрак темницы Тол-ин-Гаурхот. И почему-то хотелось очнуться. Пусть — там, пусть снова полный темной крови — своей ли, чужой — рот, пусть — ледяной пронизывающий взгляд Жестокого, непонятные слова Смертного… Берен?., где же ты… и кандалы на руках… но разве сейчас его руки не скованы?..
— Да говори же! — снова тот же свистящий шепот.
Говорить?., да-да, сейчас… нужно что-то сказать… поблагодарить за честь…
Он глубоко вдохнул безвкусный, режущий грудь воздух.
— О Великие… и ты, Король Мира, пресветлый Манвэ Сулимо…
Слова — чужие, такие же режущие и безвкусные, как этот; воздух.
— Я, Финрод, сын Арафинве Златокудрого…
Не глядя, поклонился отцу — словно дернулся.
— …потомок Финве, избранника Валар… благодарю вас за высокую честь, что оказали вы мне… призвав из темной обители… на ваш пир… Речи твои… о Король Мира (когда же кончится эта пытка!)… золотыми письменами навеки… начертаны в сердце моем (что еще говорить, что, что?! Чего ты от меня хочешь…). Я… — Закашлялся, снова вдохнул. — Я счастлив тем, что хотя бы на шаг… смог приблизить… предреченную победу… Слова мои бессильны выразить… то, что ныне… переполняет душу мою…
Замолчал, неловко поклонился.
Отпусти меня, я уже все сделал… Зачем ты меня мучаешь…
— Благородный Финарато! Учтивые слова твои — отрада для слуха Великих. Высшей награды достоин ты — и получишь ее, ибо Великие умеют читать в глубинах сердец.
О чем это? неужели — еще не все…
— Ныне призываем Мы пред очи Наши тебя, Амариэ Мирэанна; да станешь ты драгоценным даром
