Но была ли она просто выдумкой неизвестного писателя? Кем он был? Что с ним сталось?
Я вынужден признать, что все же основа у этих повестей была. По крайней мере, у многих. Иначе откуда этот язык Эльфов Тьмы?
Было. Было, Галдор, это было. Пусть во многом не так, как здесь сказано, но было…
ГЛАВА 6
Надо сказать, не скоро снова взялся я за чтение. Сначала просто не хотелось. Меня начала раздражать эта книга. И я не понимал почему. Мне надо было разобраться в себе.
К тому же дни настали ясные и звонкие. Ни капельки не хотелось торчать в каменном мешке и копаться в старых рукописях, пусть и таких любопытных. Сейчас мне больше всего хотелось уехать в Итилиэн. Бродить по серым мокрым зимним лесам, по суетным улицам Арненоста, Города Наместников, что вырос тут после Последней Войны. Можно нанять лодку и переправиться на тот берег или проехаться по мосту до Осгилиата, а потом по другому — до Города Наместников. Помню, как мы с Берегондом в детстве рыскали по лесам, пытаясь отыскать эльфов, — казалось, вот-вот увидим… Что там, за поворотом, слышен голос, звук флейты… Что кто-то смеется за спиной, а вон там промелькнула чья-то тень.
Потом я понял, что эльфа не найдешь, если он сам того не захочет. Но после наших детских вылазок я совершенно уверился в том, что они существуют.
Я лежал в постели, закинув руки за голову, и смотрел в широко распахнутое окно. Слуга нарочно раскрыл его, чтобы холод заставил меня выбраться из теплого гнездышка. Я сам так велел. Было позднее утро, а мне не хотелось вставать. К чему думать о мрачном? О том, что было давным-давно, — ведь ничего этого уже нет.
…А мой странный собеседник сейчас сидит за решеткой. И ясный день вряд ли радует его. Надо бы распорядиться, чтобы его хоть погулять выпускали. Правда, крепостной двор — не самое подходящее место для прогулок.
Какого назгула я об этом подумал? Теперь никакого Итилиэна не будет. Я не могу заставлять человека страдать из-за того, что мне надоело с ним возиться. Из-за того, что я отдохнуть хочу. Ему тоже солнца хочется, пусть он и Тьме поклоняется. Стало быть, придется идти на службу… Ох. Даже если сегодня я его не вызову, совесть моя будет чиста.
Что же за беда такая, все на волю — я в тюрьму? Ну не в тюрьму, если честно, а в замок.
Итак, очередной урок ах'энн.
— Язык ах'энн предназначен для выражения в первую очередь чувств и движений души, не действий, потому в речи глагол «быть» опускается практически всегда, прочие глаголы могут заменяться прилагательными или безглагольными конструкциями, — вещает Борондир, расхаживая из угла в угол моего кабинета. Я сижу за столом и прилежно слушаю. — Например:
У меня сразу возникает вопрос — а почему?
— Вы же не станете отрицать, что строение языка отражает образ мышления говорящих на нем? — спрашивает Борондир. — Эллери стремились к пониманию тончайших оттенков чувств, единению с миром, отсюда все и следует.
— Но ведь в эльфийских языках хватает слов и для выражения самых разных чувств, и для действия, — возразил я.
По моему мнению, которое я мог доказать на примере восьми языков, таковое свойство ах'энн свидетельствовало о существенном изъяне в отношениях Эллери с миром. Какого рода этот изъян, я пока сказать не мог. И Борондиру об этом говорить не стал. Наставник мой, как я обнаружил, хорошо знал еще несколько языков, но в науке языкознания был не силен и потому не замечал иногда совершенно очевидных вещей.
Его восхищала многозначность фраз и названий — а я видел в этом большое препятствие для определенности. Ведь если ты не можешь точно что-то назвать, то, стало быть, не можешь этого понять. И сама образность, расплывчатость этого языка мне мешала.
Мне казалось, что те, кто говорил на этом языке, не способны были к решительным действиям, к выбору и переменам. Эльфийские языки способствуют точности именований, и оттого мы продолжаем писать на них хроники и важные документы — язык словно оберегает подлинность. Правильная фраза на квэнья или синдарине звучит музыкой, а ошибка режет слух, как неверная нота.
И тем не менее ах'энн мне нравился. Приятная, певучая речь, похожая на шепот ветра в ветвях, на перелив речных струй…
…Следующий лист был уже другим. Это был старый пергамент, прекрасно выделанный и покрытый каким-то составом, отчего, хотя и по-прежнему гибкий, он не мялся складками и не вытирался, хотя за долгие века он явно не через одни руки прошел. Опять хороший синдарин времен расцвета Нуменора. В самом Нуменоре или в колониях было это написано — не знаю. Почерк, правда, необычный — я такого прежде не встречал. Да и писали не обычным стилом или пером, а чем-то вроде тоненькой кисти, ровно срезанной на конце. Текст был не просто отрывком — это была новелла, с красиво написанным заглавием. Но повесть сама была странной — такое впечатление, что писал не нуменорец, но для нуменорца. Мне почему-то представился Борондир — или кто-то на него похожий. Он сидит за столом и пишет тонкой кистью, глядя в распахнутое окно, за которым медленно гаснет, прорастая звездами, вечернее небо. Он улыбается, смотрит на Серп Валар и снова опускает взгляд к пергаменту. Он в доме своего друга. Нуменорца. Он хорошо знает и его, и эти места, и все, что может знать чужой о Нуменоре и его традициях, о его языке, о его истории, невзгодах и славе. Он в гостях здесь — скоро он уйдет неведомо куда, продолжать свои странствия… Я поймал себя на этой мысли и удивился — с чего я взял, что это писал странник? И почему у возникшего в моем воображении человека светлые, почти пепельные волосы? Борондир темноволос, как и я, даже еще темнее.
НАРНАТ ИН ИМЛАД ХИТ-ЭН-ГИАИАТ — ПОВЕСТИ О ДОЛИНЕ ЗВЕЗДНОГО ТУМАНА
Здесь начинается Повесть о Крылатых Конях.
Прошло три десятка лет от Пробуждения эльфов.
…Осенняя ночь была живой. Сторожко прислушиваясь к шагам времени — звуку мерно падающих с ветвей капель росы, — она застыла в ожидании чего-то, ведомого только ей. Ночь слушала Время. Двое слушали ночь. Медленно струился серебристыми лентами вечный туман Долины Гэлломэ. Весной, летом и осенью травы здесь казались серебряными, словно подернутыми инеем; лишь здесь по весне расцветал тихо светящийся в ночи звездоцвет, что весенним колдовством мерцает в венках в День Серебра… Ортхэннэр улыбнулся. Сейчас звезды цвели в небе, даже в ярком свете луны видны были знакомые очертания созвездий, а время от времени небо чертили белые молнии падающих звезд. «Наверно, и они теперь станут цветами…» Фаэрни смотрел в небо, чувствуя, как овладевает им волшебное очарование ночи. Казалось, ночь была и будет всегда, а он так и остается в ней — вечно смотрящий в звездное небо. Там, наверху, летел ветер, скользили легкие полупрозрачные облака, иногда на мгновение скрывавшие темной вуалью драгоценные нити созвездий.
Внезапный порыв ветра взметнул волосы Ортхэннэра вихрем — серебряным в свете луны.
— О чем ты думаешь? — тихо спросил Учитель, коснувшись его плеча.Ортхэннэр вздрогнул, словно просыпаясь.
— Я видел… или мне показалось? — растерянным полушепотом заговорил он. — Эти облака… наверное, они обманули меня… Знаешь, мне вдруг показалось, что там, в небе, — конь. Облако, сгусток лунной осенней ночи — тело его, крылья — ветер небесный, грива — из тумана и росчерков падающих звезд, глаза — отражение луны в ночном озере… Я слышал его полет, его дыхание — словно порыв осеннего ветра… Тано, как я хотел бы, чтобы это не было лишь видением…
— Это больше не видение. Смотри!
Учитель указал куда-то в туман — и вот, плавно, бесшумно скользя над землей, возник крылатый конь, приблизился, неслышно переступая, и остановился рядом с ними, кося звездным глазом. Фаэрни улыбнулся:
— Это ты сделал? Снова подарок?
— Нет. — Учитель не улыбался. Только глаза тихо светились. — Это ты сам. Просто — очень захотел…
