Из динамика доносится голос пилота. Растягивая слова, он сообщает нам об ароматах магнолий и мятного коктейля.
– Мы входим в зону турбулентности, и я прошу всех вас оставаться на своих местах.
Самолет начинает снижаться, а мне приходится припасть к блевотному пакету. Обычно, я всегда гордилась, что легко переношу все дорожные передряги. Прошлым летом, когда мы с Питером поехали посмотреть китов, то попали в неожиданный шторм. Все вокруг сидели с зелеными лицами, свешивались за борт или лежали на скамьях, сплевывая в пакеты. А я с наслаждением смотрела, как волны обрушиваются на палубу, любуясь разгулявшейся стихией.
Сойдя с трапа, я пошатываясь бреду к мужчине, который держит над головой табличку с моим именем. Его наряд составляют кепка яхтсмена, синий костюм в тонкую светлую полоску и ботинки. Он представляется.
– Меня прислал ваш муж, мэм. Он не смог вырваться… встретить вас… – Часть его слов теряется в курчавой рыжей бороде. Поскольку я собиралась взять такси – учитывая мое тошнотворное состояние, – такая любезность порадовала меня.
– Багаж? – спрашивает он.
– Нет, все при мне. – Я вручаю ему мою ручную кладь. Эта блестящая красная сумка не намного больше моего портфеля, но легче его. Разумеется, я не потащила с собой портфель. Он закидывает сумку за плечо.
– Большинство женщин набирает с собой кучу чемоданов.
Он ведет меня к длинному лимузину. Моя сумка выглядит каплей крови в пустом багажнике, который мог бы вместить десяток чемоданов моей сестры и все еще остаться полупустым. Шофер открывает мне дверцу и, касаясь своего головного убора, приветствует полисмена, который улыбается ему в ответ, касаясь своей фуражки. Я подозреваю, что ему не свойственна та ворчливая манера поведения, которая, похоже, отличает всех копов бостонского аэропорта.
Район между аэропортом и деловым центром Атланты выглядит как Берлин после завершения военных бомбежек. Повсюду идет строительство. И кроме того, здесь, кажется, прокладывают скоростную трассу по типу бостонского проекта «Большой раскоп».
– Нам нужно увеличить пропускную способность, – поясняет шофер. – Что-то я сомневаюсь, что вложенные в это строительство средства когда-нибудь окупятся. – Хотя он произносит эту фразу несколько иначе: «Чё-то мне сомнитно…» Если бы мы были в Бостоне, то я сказала бы, что у него своеобразный выговор. Но поскольку я в Атланте, то смешной выговор именно у меня. – Во всяком случае, я далеко не уверен, что нам нужны в городе все эти политики.
– А они уже здесь? – говорю я, когда мы подъезжаем к Мариотту.
Швейцар распахивает двери даже раньше, чем мы останавливаемся. Как дама, рекламирующая духи, я с важным видом вплываю в вестибюль, где портье вручает мне магнитную карту-ключ от номера Дэвида.
Стоя в фойе отеля, я окидываю взглядом все его семьдесят этажей. Номера опоясаны балконами. Стеклянный лифт поднимает меня на тридцать пятый этаж. Мне удается вставить карту-ключ в щель номера 3508, однако она не открывается. Я дергаю за ручку. Толкаю дверь. Проверяю, верную ли мне дали карту. По причине мер безопасности на карте нет номера, но у меня есть отдельная визитка, свидетельствующая, что мой номер 3508. Ознакомившись с инструкцией и узнав, что надо сначала вынуть карту, а уж потом открывать дверь, я с легкостью попадаю в номер.
Лепестки из букета цветов осыпались на бумаги Дэвида, разложенные на журнальном столике. Его ноутбук стоит на письменном столе. Оценив по достоинству обширную кровать в следующей комнате, я сбрасываю одежду и заползаю под одеяло, слишком сонная, чтобы расстелить простыни, подвернутые под матрас.
Дэвид трясет меня за плечо:
– Я рад видеть тебя. Нам надо поторопиться.
Я тянусь как кошка, медленно, по очереди вытягивая каждую часть тела, потом протираю глаза.
– Ты просыпаешься, как ребенок, – говорит он, погладив меня.
Он идет в ванную. Извлекая из сумки мою немнущуюся дорожную модель вечернего платья для ужинов с важными клиентами, я бросаю его на кровать, прислушиваясь к жужжанию бритвы Дэвида.
В ванной на подставке в форме раковины лежат кусочки мыла в форме цветов. Я выбираю розу.
– Успею я принять душ?
Дэвид не слышит, пока я не дотрагиваюсь до его руки, чтобы привлечь внимание. Он выключает бритву, и я повторяю вопрос.
– Если поторопишься. Надеюсь, тебе не придется долго возиться с волосами.
Я вымыла голову сегодня утром. Волосы просто слегка закурчавились, пока я спала. Дэвид сейчас ведет себя вполне нормально, но все равно выводит меня из себя, видимо, из-за успевшего накопиться раздражения. Его тон вполне вежлив, в нем не сквозит даже малейшей грубости. Собираясь принять душ, я чувствую, что должна вести себя более солидно. Одевшись, я закалываю волосы, пряча кудряшки.
Этот ресторан навечно запечатлеется в моей памяти как некий эталон, с которым я буду сравнивать все остальные рестораны. Мне кажется, я очутилась во дворце с золочеными лепными украшениями и паркетными полами. Должно быть, здешнего декоратора вдохновило убранство Версаля. Нам пока не предлагают никаких меню, и мы чинно усаживаемся в золоченые кресла, обитые светло-зеленым шелком. Интересно, как часто на них проливают бокалы с вином. Может, у них есть запас обивочной ткани для замены испачканной?
К нашему столику подходит мужчина, одетый в русском крестьянском стиле, в блузу с застежкой на плече и свободно ниспадающими широкими рукавами. Одну руку он держит за спиной.
– Я ваш официант, меня зовут Омар. Сегодня я в вашем полном распоряжении на весь вечер.
Он принес две желтые розы, одну для меня, а другую для жены клиента Дэвида. Затем Омар перечисляет пять блюд. Заложив обе руки за спину, он выслушивает заказы каждого из нас. Для приема на работу в такой ресторан официанты проходят тест на запоминание.
Мне хочется спросить Омара, откуда он родом, но я не спрашиваю. Дэвид терпеть не может, когда я начинаю озадачивать людей вопросами, выходящими за рамки делового общения. Его абсолютно не волнует, что наш банковский кассир недавно обручился или что Анджела из супермаркета стала чувствовать себя лучше с тех пор, как начала носить эластичные чулки. Мне нравится вникать в особенности и подробности жизни окружающих меня людей, но я понимаю и то, что лучше не делать этого перед клиентами моего мужа.
Том Фриман, муж Агги-Лу, явно страдает от синдрома коротышки – специфический комплекс низкорослых особ мужского пола, которые компенсируют недостаток роста избытком власти или господства над всем и каждым в этом мире. Даже если бы я не прочла о существовании такого комплекса в учебнике по психологии, то сейчас поняла бы, что он существует. Фриман является самым наглядным примером.
Я развлекаюсь тем, что пытаюсь уловить, какая черта Тома является самой отталкивающей. В первую тройку входит его невероятная подвижность. Он постоянно ерзает на стуле, барабанит пальцами по столу, то и дело перекладывает с места на место столовое серебро.
– Ну что ж, давайте пока посоревнуемся в красноречии, – нетерпеливо говорит он всего через несколько секунд после заказа напитков.
К счастью, уже через пару минут возвращается Омар с рюмками водки.
– Какую ты заказала, Лиз? – спрашивает Дэвид.
Я знаю, что ему это известно, но так он проявляет общительность на вечеринках.
– Лимонную.
– А грушевую не хочешь пригубить? – Я отвечаю согласием. И мы пробуем напитки друг у друга.
– А я…. – начинает Агги-Лу.
– Вишневую. Ты заказала вишневую, – говорит Том. Он пробует ее водку и подставляет ей свою рюмку. Она послушно пробует его напиток, и он забирает рюмку обратно.
Я никогда особенно не любила водку, но эта замечательная. Возможно, алкоголь не полезен моему будущему ребенку, но зато он приглушает мои чувства, отрицающие наличие каких-либо достоинств у Тома и Агги.
