соглашалась. Она говорила, что я очень занят, ведь после учебы мне надо ехать на работу, и ей было бы скучно сидеть одной в пустой квартире, дожидаясь моего возвращения. Я находил ее довод не лишенным смысла, но все же ощущал смутную тревогу, потому что видел: Белка не привязывалась ко мне так сильно, как бы мне хотелось. И вроде бы все было складно, никаких ссор или даже банальных недопониманий, и все-таки что-то не состыковывалось, какой-то пазл не находил себе места в картине наших отношений. Шестым чувством я ощущал некую дисгармонию, какую-то тень напряжения, но во мне бурлила древняя сила притяжения к женщине, и я думал, что эта сила способна зажечь в объекте моей страсти такой же огонь. Я чувствовал и понимал, что нужен ей, но потребность в человеке — это еще не любовь. Что именно толкало Белку ко мне, оставалось для меня загадкой.
— Конечно, я тебя люблю, дурачок, — говорила она и пахла малиной — ароматом беспечности, и я знал, что этим словам не стоит доверять.
Белка не относилась к слову «любовь» серьезно. Наверное, именно поэтому я и решил познакомить ее с матерью — связать нас еще одной тоненькой ниткой чего-то общего. Я думал, что если нитей будет достаточно, они сплетутся в канат, который будет непросто порвать.
Я позвонил маме и переполошил ее сообщением, что собираюсь познакомить ее с «девушкой моей мечты».
— О, господи!.. Мальчик мой!.. — воскликнула мама на другом конце провода.
До намеченной встречи оставалось три дня, и я был уверен, что за это время мама превратит квартиру в декорации к постановке «Ужин в средневековом замке». О нашем визите я предупредил ее заранее, иначе она бы мне не простила, что я не оставил ей время на подготовку.
Белка немного нервничала и делала вялые попытки отказаться, но я ободрял ее шутками, так что в конце концов она успокоилась. В субботу во второй половине дня мы отправились в мой отчий дом.
Двери открылись, я сделал шаг в сторону, дабы не загораживать собой всполохи медного солнца, мамин взор едва по мне скользнул и в восхищении замер на гостье. Белка смущенно улыбалась и трогательно так, словно младенца, прижимала к груди бутылку мартини.
— Ах, какая милая девочка!.. — выдохнула мама и сложила ладони вместе, будто собиралась молиться, но при всей театральности жеста в нем не чувствовалось фальши.
Смущения в улыбке Белки как не бывало, она шагнула вперед и протянула маме бутылку.
— Здравствуйте. Это вам.
— Ой, спасибо! Входите, входите же! Сынок, чего же на пороге-то!
В тот момент я понял, что никаких недоразумений не предвидится. Не было напряжения, не было даже намека на скованность. Словно женщины познакомились не минуту назад, но знали друг друга много лет и теперь встретились после долгой разлуки.
Мама водила Белку по квартире, держа ее под руку, показывала комнату за комнатой, демонстрировала наиважнейший реквизит: фотоальбомы, мои детские карандашные рисунки, грамоты за успеваемость etc; усаживала Белку рядом с собой, много и увлеченно говорила, вкладывая в речь всю гамму переживаний, на которую только была способна, и сопровождая слова выразительными жестами. Белка живо на все реагировала, смотрела на маму распахнутыми глазами, в которых искрилось салатовое удивление; чего-то уточняла, переспрашивала, изображая неподдельный интерес, понимающе улыбалась или складывала губки в восхищенную букву «о», а то и вовсе заливаясь звонким беззаботным смехом, который я так обожал. Я смотрел на них и понимал, что мама наконец обрела своего идеального зрителя. Причем ей больше не надо было играть что-то посредственное и банальное, вроде сцен надуманной ревности или непослушания сына, достаточно было вытащить на помост собственную жизнь. Мама играла саму себя и получала стопроцентный зрительский отклик — признательность Белки. С момента смерти отца и даже раньше, когда его положили в больницу, я не помнил случая, чтобы мама была настолько воодушевлена.
Все. Я бы мог незаметно улизнуть, и никто бы на это не обратил внимания. В данный момент времени во мне не было потребности, и меня это радовало и умиляло. Я так и сделал — тихонько смылся на кухню. В холодильнике обнаружил бутылку коньяка, которую мама, скорее всего, приготовила для этого ужина, откупорил ее и принялся ждать, когда хозяйка позовет всех к столу. Это случилось двадцать минут спустя. Мама вдруг вспомнила, что еще немного, и горячее остынет полностью, и увлекла Белку в гостиную.
— Сынок, где же ты?! — услышал я, как будто последние полчаса они меня отчаянно искали и не могли найти.
Стол был сервирован белоснежным японским фарфором и столовым серебром. Изящные стеклянные бокалы с серебряной каемкой стреляли бликами, и было понятно, что отполированы они со знанием дела. Разноцветные салаты, коих было четыре наименования, добавляли натюрморту колорит. Завершал композицию подсвечник о трех свечах, занявший центр стола. Оставалось только догадываться, где мама раздобыла посуду, цена которой — пара моих зарплат, но стоило отдать ей должное — выглядело это потрясающе. Мама готовилась к встрече с принцессой, и принцесса явилась.
Я откупорил бутылку, разлил мартини по бокалам, мама принесла блюдо с запеченной уткой, запах которой еще на кухне сводил меня с ума, мы звякнули бокалами за встречу и знакомство и принялись ужинать. Вернее, принялся я, а женщины по-прежнему были заняты оживленной беседой, изредка отвлекаясь, чтобы сделать глоток мартини или отправить в рот кусочек мяса.
В конце концов с основными блюдами было покончено, потом было покончено с десертом и кофе, я поднялся помочь матери убрать посуду, но Белка сказала мне «сиди», забрала тарелки и убежала на кухню изображать идеальную хозяйку. Белке хотелось произвести на маму впечатление, и это был хороший знак. Через секунду из кухни донесся шум льющейся воды.
— Сынок, — сказала мне мама, сев рядом и взяв меня за руку, выдержала паузу и продолжила очень серьезно, вкладывая в слова нотку наставления. — Твоя Белочка просто чудо! Такая милая замечательная девочка! Береги ее!
— Конечно, мам.
— Ты женишься на ней?
— О!
— Почему ты не хочешь на ней жениться? Неужели ты думаешь, что найдешь кого-то лучше?! В этом мире так трудно найти хорошего, достойного человека!..
В голосе мамы появилось негодование, в глазах укор. Я понимал ее. После смерти отца мамина жизнь поблекла, в обыденной тягомотине повседневности друзья проявлялись все реже, ссылаясь на занятость или болезни, знакомые и вовсе исчезли, и Белка со своей огненной гривой, удивленными салатовыми глазами, со своей детской беспечностью и энергией ворвалась в материну душу маленьким ураганчиком и всколыхнула медленно засыпающее чувство — желание радоваться. Мама не отдавала себе в том отчета, но говоря о моем будущем семейном счастье, ее подсознание всего лишь пыталось как можно дольше удержать возле себя этот клокочущий гейзер. Я не корил ее за это. В конце концов, люди, заботясь о других, всегда в первую очередь заботятся о себе.
— Я подумаю об этом, — пообещал я, понимая, что решение этого вопроса скорее всего будет зависеть не от меня. Потому что сам я к подобному развитию отношений был готов полностью.
Но, как оказалось позже, для того чтобы Белка осталась в поле материной досягаемости, наша свадьба и не требовалась. Очень скоро они сблизились настолько, что могли часами трещать по телефону, а иногда Белка и вовсе навещала мать по собственному почину. Наверное, недостаток внимания родителей в детстве и его полное отсутствие в юности давали о себе знать, и сейчас пугливое подсознание Белки стремилось наверстать упущенное.
— Твоя мама — она хорошая, — как-то сказала мне Белка. — Мне с ней так спокойно, будто она мне тоже мать…
— Рад это слышать, сестренка. Ничего, что мы с тобой спим? Это же инцест.
— Ничего, братик-мой-Гвоздик, главное, чтобы мама не возражала.
— Спросить у нее?
— Вот же умник!
— Если честно, я уже спросил.
— И что, разрешила?
