Перед лицом Аристиона вспыхнула ослепительная струя. До его сознания не сразу дошло, что это мрамор. Ваятель изобразил спор Посейдона с Афиной. Трезубец, воткнутый в каменистую землю, пробил путь источнику. Когда-то здесь происходили чудеса. Видимо, люди были их достойны. Он этого не понимал. Призраки прошлого обманули его. И вот теперь пришла расплата. Римляне стоят внизу. Они могли бы разбить этот мрамор своими ядрами. Они знают, что акрополь падет к их ногам, как перезревшее яблоко. Перерезан водопровод. Мраморным изваяниям не нужна вода. А люди изнемогают от жажды.
«Эти уже мертвы. А другие спустились вниз за милостью победителей. Сулла щадит живых ради мертвых. Так кричат его глашатаи. Но они же провозглашают награду за мою голову».
Аристион поднес перстень к губам. Жаль, что в нем нет яда. Гемма холодила воспаленные губы. Язык ощутил неровность камня.
«Пергамский алтарь! Да, это было чудом! Стонала земля от топота и крика сражающихся. Ядра баллист сверкали, как молнии. Рушились скалы. Но не свергнуть тех, кто занял Олимп. Они будут властвовать над миром, пока земля не породит новых богов».
ПЕРСТЕНЬ МИТРИДАТА
Басилл отвел полог шатра и, увидев полулежащего Суллу, воскликнул:
– Все кончено!
Консул обратил к вошедшему взгляд. В нем была какая-то отрешенность. Словно его уже не заботили ни исход битвы за акрополь, ни судьба его последних защитников.
– Входи, Басилл, – сказал Сулла, вытирая лоб краем тоги. – Сегодня такая жара, словно колесница Гелиоса сорвалась со своей колеи. Поэтому я позволил себе небольшой отдых. Я решил записать мысли, пришедшие на ум, чтобы сделать их достоянием веков. Одним словом, я начал писать историю моей войны с Митридатом.
Басилл удивленно вскинул голову.
– Я понимаю, – сказал Сулла, уловив его движение, – война еще не окончена. Флот Архелая в Пирее. Впереди главные битвы. Митридат шлет подкрепление. Но ведь и Фукидид начал историю Пелопонесской войны задолго до того, как она окончилась.
– Это так, – согласился Басилл. – Но ты полководец. В твоих руках армия. Где у тебя время для истории?
– Тогда возьмись за это дело ты, – предложил Сулла.
– О нет! – ответил Басилл. – Я могу только выполнять твои приказы. Вот я и пришел сказать, что…
– О деле потом, – перебил Сулла. – Вернемся к тому, с чего начали. Тебе кажется, что мне не нужно писать историю, а сам ты отказываешься это делать. Я думаю, назначь бы я историком Мурену или, допустим, Атея, также встретил бы отказ.
Басилл расхохотался:
– Атея историком! Да он лучше снова на стену взойдет. Пусть историю греки пишут…
– Вот! Вот! – торжествующе воскликнул Сулла. – Дело римлян побеждать, а дело греков описывать победы. А задумывался ли ты, как мы с тобою будем выглядеть в этих историях, какими красками будет нарисована наша доблестная осада Афин?
Улыбка сошла с лица Басилла. Он понял серьезность намерений Суллы.
Консуляр встал. Лицо его стало торжественным, словно он не беседовал со своим подчиненным, а выступал в сенате.
– Можем ли мы позволить тем, кого разбили на поле боя, торжествовать в папирусных свитках. Должны ли мы оставить в их руках каламос, которым движет злоба и месть. Разве римляне, победившие всех этих грекулов, не могут дать им урок? Но с чего должна быть начата история?
Сулла сделал паузу.
– С описания героев. Помнишь, как это делает Гомер. «Гнев богиня воспой Ахиллеса Пелеева сына». Я начну свою историю с описания гнева Митридата, которому не давала покоя слава римлян. Жаль только, что я не представляю его себе. Говорят, он высок ростом и силен, как бык.
– Я могу тебе помочь! – неожиданно проговорил Басилл. – Нет, не в написании истории. Я покажу тебе Митридата.
Легат разжал кулак. На ладони блеснул перстень. Сулла наклонился. Он сразу заметил, что в оправу вставлен резной камень серовато-дымчатого цвета. На гемме вырезана голова с разметавшимися волосами, скрепленными диадемой. Резко поднятые брови, образовывавшие складку на лбу, придавали лицу черты взволнованности и торжественного пафоса.
– Откуда он у тебя? – спросил полководец, перекладывая перстень в свою ладонь.
– Я, как ты приказал, отпустил друзей Архелая, а Аристиона приказал привязать к столбу. Тогда-то Атей заметил, что у него на пальце что-то блестит. Он хотел отнять у него кольцо. Но философ поднял крип. Он вопил, что бесчеловечно лишать почти мертвеца самого ему дорогого. Я приказал Атею оставить его в покое. Перстень был снят с руки мертвого.
– Что же, – сказал Сулла. – Я слышал, что вещи казненных приносят счастье.
Кормчий поднял руку. И тотчас же дружно ударили весла, их лопасти вошли в воду и, оттолкнувшись от нее, бросили триеру вперед. Голубая полоса отделила корабль от берега, затянутого дымом. Языки пламени поднимались над арсеналом, но пожар, видимо, уже ослабел.
На глазах у Архелая выступили слезы. Год жизни он отдал Пирею. И какой это был год! Римляне не давали покоя ни днем, ни ночью. Их тараны крошили камни стен, как скорлупу ореха. Но словно из-под земли поднимались новые укрепления. Битва шла в подкопах под стенами и даже на дне бухты между водолазами. Это было состязание в хитрости и упорстве, достойное войти в летопись великих осад. И когда уже враг оттеснен за старые Перикловы стены, когда заделаны бреши и засыпаны подземные галереи, приходится покидать эту землю, обильно политую кровью. К чему Пирей, когда пали Афины.
