рассказа он понял, что дом и загородное имение сожжены врагами, а ей удалось с помощью верных рабов выбраться из города и вывезти детей. Ненависть ослепила Суллу. В то время, как он здесь побеждает недругов Рима, там уничтожают его добро, преследуют близких и друзей.
– Лукулл! Лукулл! – закричал консул. – Собирай войско. Мы отправляемся в Рим.
Квестор дождался, пока Сулла выльет свою ярость, и подал ему свернутый и запечатанный лист папируса.
– Ого! – воскликнул Сулла, пробежав письмо глазами. – Как это к тебе попало?
– От делосского купца. Ты знаешь, эти людишки липнут к добыче, как осы к меду. Но мне кажется, что его вовсе не интересовали рабы. Он даже не спросил о цене, которую ты назначил за пленников.
– Ты прав, Лукулл. Его интересует другое. Ведь ото был гонец Архелая.
ЦАРСКИЙ ГНЕВ
Они встретились втайне от всех, разбитый стратег и оставленная жена. Враждебные друг другу в дни своих успехов, они были объединены поражением. Их связали невидимыми нитями ревность и отчаяние, ненависть и страх.
– Архелай! – с невыразимой горечью молвила Лаодика. – Моя Херонея не оставила мне никаких надежд. Меня променяли на дочь горшечника! Монима! Сколько змеиного яда в этом имени!
– Раньше были другие имена, – отозвался Архелай. – Роксана, Стратоника. Я не запомнил их. Но ведь тогда Митридат был иным.
– Другим было достаточно его мужской силы или золота. Она одна потребовала диадему, – упрямо твердила Лаодика. – Эта женщина околдовала его. Ты один можешь спасти царство.
– Я уже это слышал. И знаешь от кого? От Суллы! Римлянин считает, что в моих руках нити мира и войны. Я не стал его разубеждать, но ты должна знать всю правду. Моя жизнь отдана Митридату. Еще юношей я сражался в его войске против скифов, а потом возглавил скифов в борьбе с римлянами. Я защищал его интересы в Комане и Риме. Был посредником и послом. Но победа, достигнутая в Азии, стала источником бед. На моих глазах чернь Эфеса растерзала римлян. Я не мог этому помешать. Я должен был делать вид, что считаю его решение мудрым. Иначе меня бы постигла судьба Диофанта. Потом на моих глазах произошла агония Афин. Митридат устранил меня от управления городом, передав его Аристиону. Мне была поручена лишь охрана Афин. И вот я оказался в Херонее. Митридат обезумел. Он хочет себе воздвигнуть памятник на трупах и на крови.
– Что же делать? – простонала Лаодика.
– Не спрашивай! Ты знаешь сама!
Лаодика отпрянула. Вскинутые кончики губ на потемневшем лице придали ему выражение удивленной растерянности древних статуй, которыми когда-то украшали портики храмов.
– Тебя это пугает? – продолжал Архелай. – Вспомни о матери, оставившей тебе свое имя. Оно взывает к мести! Ты сохранишь царство для своих сыновей, которых предал отец. Ты станешь доброй матерью для своих подданных. Твое чело увенчают веткой мира…
Лаодика вскинула голову.
– Я согласна! – почти крикнула она. – Где твой яд?
Весть о новом злодеянии Митридата обошла всю Азию: царь убил сестру и супругу, мать своих детей Лаодику. По мнению одних, на это толкнула его новая возлюбленная Монима. Другие уверяли, будто из ревности Лаодика пыталась отравить соперницу и была поймана на месте преступления.
Как бы то ни было, по всем городам, захваченным Митридатом, прокатилась волна арестов: искали пособников Лаодики. В первую очередь были схвачены те, кто в «кровавые нундины» помогал скрываться преследуемым римлянам или кто недостаточно рьяно исполнял царский приказ. Под пытками, производившимися в присутствии царя, несчастные признавали свою вину и оговаривали своих близких. В течение месяца было казнено более полутора тысяч «отравителей», так в простом народе называли приговоренных к смерти.
Одновременно Зенону, пользовавшемуся особым доверием царя, было поручено тайно подвести корабли к берегам богатого и многолюдного Хиоса. Царь давно уже затаил против хиосцев гнев. Как-то их триера в сутолоке боя ударила в его корабль и нанесла ему повреждение. Тогда были наказаны кормчие, теперь вина возлагалась на всех жителей острова. Отобрав у хиосцев золото, серебро, драгоценности, Зенон посадил их на корабли и увез в Колхиду.
Так опустел Хиос. Засохли лозы, дававшие сладостный сок, за которым сам Зевс-Громовержец посылал виночерпия Ганимеда. Говорят, что хиосцам было разрешено взять с собою отростки своих лоз, и на суровых скалах Кавказа они разбили виноградники. Их новое вино потеряло сладость и приобрело терпкую горечь слез, пролитых в тоске по навсегда утраченной родине.
Потом царский гнев обрушился на галатов, давно уже подозреваемых в сочувствии римлянам. Их правители были приглашены на традиционный пир во дворец. Это считалось знаком царской милости. Не догадываясь о коварном умысле Митридата, царьки прибыли в Пергам вместе со своими семьями. В темных коридорах дворца их ждала засада. Они были заколоты вместе со своими женами и детьми. Те же, кто ушел от подосланных убийц, погибли на пиру от яда.
Страх перед преследованиями и казнями превратил воображаемые заговоры в реальные. Восстали эфесцы. Разбившись на отряды, они вывезли из окрестных селений все продовольствие, укрепили стены и стали готовиться к осаде. Примеру эфесцев последовали жители Тралл. Галаты, потерявшие своих правителей, избрали новых и изгнали из своей страны царские гарнизоны.
Пользуясь всем этим, римская армия, возглавляемая врагом Суллы Фимбрией, перешла в наступление. В течение нескольких дней пала главная твердыня Митридата – Пергам. Опасаясь, что трофеи войны достанутся его врагам, Сулла через Архелая возобновил свое предложение о мире. На этот раз оно было принято.
ДАРДАНСКИЙ МИР
Они встретились в первый день месяца, который римляне называют сентябрем, а афиняне боэдромием, на земле древней Дардании. Нещадно палило солнце, и пространство, отделявшее Азию от Европы, казалось, было заполнено расплавленным свинцом. В нем застыли понтийские дикроты и катафракты с
