– Ты ошибся, император. Махару нужна Монима.
Лукулл расхохотался.
– И только!
– Не смейся, римлянин, – глухо сказал старец. – Много лет назад меня поучал Маний Аквилий. В таблине стояли восковые статуи, и уроки были наглядны. Если бы я смог показать тебе изображение Монимы, ты бы понял, как велика эта награда.
– А какую награду получу я? – спросил Лукулл.
Старик протянул свиток.
Среди извилистых линий выделялся кружок со звездой и полумесяцем. К нему через долины Лика и Фермодонта вела стрелка. Расстояние было обозначено парасангами, как это было принято на схемах царских дорог.
– Что это? – спросил Лукулл.
– Сокровищница Митридата. Сюда он свез золото всей Азии. Твои воины станут Крезами.
Глаза Лукулла хищно блеснули.
– Крезами… А кто еще знает об этом?
– Только царь и его наследник. Рабы, доставлявшие золото, сброшены в пропасть.
– Что же, – решительно произнес Лукулл, пряча свиток, – ты можешь идти. Махар получит свою Мониму.
Лукулл напряженно смотрел в спину удалявшемуся старцу. Все это было похоже на сон! Но в руках у него свиток, и он самый богатый человек в мире. Свершилось то, о чем он мечтал все эти годы. Золото – это власть, которой не обладал никто из римлян. Сулла считал себя счастливым, но счастье его добыто проскрипциями. А здесь сокровища врага, Митридата, Он его наследник.
Что-то вспомнив, Лукулл подозвал легионера.
– Смотри! – сказал он ему. – Этот человек слишком долго жил. Ты меня понял?
ОБЛАВА
Такого еще никогда не бывало. Римляне словно выкинули в море густую сеть. Пиратские миопароны, гонимые отовсюду, натыкались на римские триремы и либурны. Поняв бессмысленность сопротивления и невозможность бегства, разбойники складывали оружие. Трюмы квинквирем, превращенные в плавучие тюрьмы, не вмещали больше пленников, и их оставляли на своих судах под охраной легионеров. Только Трехпалый все еще метался от острова к острову, надеясь уйти от преследователей. Награда, объявленная за его голову, возбуждала их рвение и жадность. Претор Габиний, рассчитывая взять куш себе, не сообщил своему соседу и сопернику Луцилию, что добыча в его квадрате, и тот в ночном мраке пропустил миопарону.
Трехпалый вышел к южному побережью Киликии. Он знал здесь каждый выступ, каждый изгиб берега. То, что для римлян было хаотичным нагромождением камней, ему представало огромными лицами со скошенными глазами, широкими скулами и щеками, иссеченными ветром и исхлестанными волнами. Эти скалы, имевшие свои клички и имена, были молчаливыми хранителями его тайн. В их складках замерли стоны тех, кому он, как наместник Посейдона, выносил приговор, тех, кто стал у него на пути или вышел из его доверия. И теперь место, где он вершил суд и прятал сокровища, стало его убежищем.
Миопарона вошла в арку, образованную нависшими скалами, и ветви, раздвинутые носом, сомкнулись за кормой плотным пологом. Вода под веслами напоминала тяжелое земляное масло. И скользившая по ней миопарона казалась еще более легкой, почти невесомой. Трехпалый отбросил кормовое весло и лег навзничь на палубу. Воздух, пахнущий гнилью и сыростью, пьянил, как старое вино…
Когда Трехпалый проснулся, солнце стояло в зените. Лучи, пробиваясь сквозь ветви, ложились на воду цветным узорным ковром, придававшим мрачной расщелине сходство с человеческим жильем.
И от этого Евкрату стало еще более одиноко и тоскливо. Его дом, почти уже забытый, вставал в памяти с такой ясностью, словно он только что закрыл за собой дверь. Стены из закопченных камней, коврик на земляном полу. Шелест материнской прялки. Нет! Это плеск волн под веслами римлян. Кто-то из гребцов, пока он спал, вышел на наружные скалы и выдал его убежище. Он в ловушке!
В тот же день пленника доставили на борт большого судна. Он оказался перед человеком лет тридцати пяти. Вьющиеся, откинутые назад волосы, безукоризненно правильные черты лица придавали ему сходство с Митридатом времен Амнейона, только римлянин был невысок и склонен к полноте.
– Я Помпей Великий, – представился римлянин, видимо ожидая, что одно это имя заставит архипирата задрожать или упасть на колени.
Но Трехпалый стоял в невозмутимо небрежной позе и бормотал что-то себе под нос.
– Повтори, пожалуйста, я не расслышал.
– Нечего повторять! Ты знаешь, что я – Трехпалый.
– Но это ведь кличка. Каково твое настоящее имя?
– Мое имя ведомо лишь друзьям. А для врагов я был Трехпалым, Трехпалым и умру.
– Говорят, – продолжал Помпей, – именно ты дерзко похитил дочь триумфатора Антония в то время, когда она находилась в пути между Римом и Капуей.
– Может быть, – с усмешкой проговорил пират.
– Ты также взял в плен двух преторов – Секстилия и Беллина вместе с их ликторами и свитой.
– Припоминаю.
– И ты же ограбил храм Асклепия в Эпидавре, храм Геры на Самосе, храмы Аполлона в Акции и на Леваде.
