В Америке после трагедии 11 сентября 2001 года не случилось ни одного теракта. Почему? Потому что они создали комиссию, которая перепотрошила ФБР, ЦРУ, Агентство национальной безопасности, аэронавигацию, поставила на уши все нью-йоркские службы. После этого в США сделали глобальные выводы. Американцы не умнее нас, но они выясняют, кто прав, а кто виноват, наказывают виновных и поощряют героев. Поэтому люди в Америке живут без террора. А в России никто никаких выводов не делает. Посмертно дают звания Героев России либо секретными указами делают героями.
Как вооруженные до зубов террористы добрались до Москвы, как им удалось подойти к Кремлю на расстояние всего нескольких километров? Никто так это и не выяснил. Никто за это не ответил.
Каждый год 1 сентября, отправляя детей в школу, я напрягаюсь и боюсь услышать новость об очередной трагедии. Также напрягаются и миллионы россиян, которые не чувствуют себя в безопасности и не верят, что их сможет защитить нашего государство.
И все-таки возвратимся к событиям на Дубровке. Наша комиссия пришла к выводу, что «Альфа» во время штурма сработала профессионально. Они очень точно стреляли, не убили ни одного мирного человека. Все сделали буквально за минуту. К ним нет претензий. А вот к организации спасения заложников – есть. Об этих претензиях говорят общественные организации, в которые вошли родственники погибших, но их никто не слушает. Страна и власть не извлекают ровным счетом никаких уроков из собственной трагедии, из потерянных жизней. После Дубровки я был крайне разочарован в Путине. Не просто в его политике, а в его личности. В столь трагический для страны момент этот человек постоянно мыслил в режиме борьбы за рейтинг: вырастет – не вырастет, упадет его личный рейтинг или поднимется. Этого я никогда не пойму.
X
Уязвимость репутации
Вопрос о чужих кошельках, виллах, машинах, любовницах с бриллиантами является одним из самих увлекательных, интересных и захватывающих. С распадом советской системы неожиданно открылись финансовые шлюзы, большое количество людей смыл бурный поток роскоши и безбашенного удовольствия. Еще огромная часть народонаселения осталась на берегу и с любопытством (часто – с ненавистью) наблюдает за странными проявлениями людской слабости и порочности. С политиков спрос особый, поскольку у них постоянно возникает конфликт между публичной жизнью, общественной моралью и соблазнами окружающей действительности. Моя история – не исключение.
Я родился в довольно бедной семье: отец – строитель, мама – врач. Более того, вырос, по классификации психологов, в неполной семье. Отец рано ушел от нас, мне тогда едва исполнилось четыре года. Моя мама одна воспитывала меня и мою старшую сестру Юлю. Сестра старше меня на шесть лет и всегда выступала образцом для подражания. Юля была настолько правильной и ответственной, что в результате стала христианским проповедником. А я вот не стал.
Мама работала в поликлинике врачом-педиатром, в советские времена (да и сейчас) врачам платили мало, их не считали основой советского общества. По крайней мере, тех врачей, которые ежедневно вкалывали в обычных поликлиниках. Мы жили бедно. Например, мороженое мне покупали только после лечения зубов. До семи лет мы жили в Сочи. По особым случаям ходили на пляж Ривьера, где, отстояв огромную очередь (в «совке» всегда за всем выстраивались очереди), покупали кофе с молоком и пончик – зажаренный на прогорклом масле и посыпанный сахарной пудрой кусок теста. Одежду мама всю жизнь покупала мне на вырост, ботинки – на один-два размера больше.
Потом мы переехали в Нижний Новгород, город Горький по советской топонимике. Мама получила двухкомнатную квартиру размером в 26 квадратных метров. Комнаты в этой «хрущевке», естественно, были проходными, но нас тут много умещалось. Моя сестра вышла замуж, ее муж переселился к нам, затем у них родился сын. В итоге в двух миниатюрных комнатах разместились пять человек. Потом я женился, родилась Жанна… Семь человек на пятачке. Но я спокойно переносил этот бытовой ужас. Стабильная, гарантированная бедность – типичная жизнь значительной части советских людей.
Правда, начиная примерно с тринадцати лет я самостоятельно зарабатывал деньги. По ночам разгружал продукты в молочном магазине, который находился напротив нашего дома. Были и более криминальные способы пополнения бюджета. Летом по ночам мы залезали в чужие огороды, собирали там клубнику, а потом за бесценок продавали ее на рынке. Из этого заработка половину я отдавал матери, половину оставлял себе.
Уже в университете я занимался репетиторством: давал уроки по физике, математике и английскому языку. Это был очень доходный бизнес – пять рублей в час, деньги по тем временам баснословные. Это позволяло мне нормально жить. Кроме того, в стройотрядах летом мы иногда зарабатывали до 1000 рублей в месяц. Это вообще огромные деньги, учитывая, что автомобиль марки «Волга» стоил пять с половиной тысяч советских рублей.
Я вкалывал! Студентом зарабатывал, как советский профессор. Тем не менее у меня не было ни машины, ни собственной квартиры. И ощущение, что я из этой нищеты все-таки когда-нибудь вырвусь, пришло только на старших курсах. И все-таки репетиторство сразу по трем предметам приносило мне основной доход все время, пока я занимался наукой, то есть до 1990 года. А в 1990-м меня избрали депутатом Верховного Совета России.
В российском парламенте мне сразу бросилась в глаза интересная деталь поведения избранников народа. Парламент представлял почти весь политический и общественный спектр того времени: огромная фракция классических коммунистов, чуть меньше – фракция коммунистов, которые за демократию, отдельная фракция – «Демократическая Россия», еще какие-то националистические группы. По каждому вопросу, по каждому законопроекту – бурные споры, скандалы, доходившие до мордобоя. Единственный вопрос, по которому было полное единодушие, это вопрос о предоставлении московского жилья. В едином порыве коммунисты, демократы, националисты голосовали за то, чтобы немедленно для несчастных депутатов построить дом. Это меня так взбесило, что я отказался получать квартиру в Москве.
Через какое-то время я стал губернатором. У нас с матерью была двухкомнатная квартира, но за мной как за губернатором закрепили государственную дачу. В принципе, поверить, что губернатор ведущей индустриальной губернии живет в двухкомнатной квартире, очень сложно. Тем более что был принят закон о губернаторе в Нижегородской области, согласно которому губернатор имел право за счет областного бюджета купить квартиру. Не скрою, в моей семье проходили довольно жесткие дискуссии насчет этой проблемы, но квартируя не взял. Жена хотела меня удушить, сестра как христианский проповедник ее поддержала, а мама просто тихо вздыхала. Иногда к нам в гости заезжали известные люди: Чубайс, Гайдар, Михалков… Шок – это самое мягкое определение того, что испытывали эти гости. Почему я пошел на принцип?
Конечно, мне хотелось новую квартиру. Я мечтал о новой квартире – светлой и просторной. Но понимал, что, увидев мою слабость, вертикаль сработает мгновенно: чиновники по всей иерархии вплоть до сельского старосты тоже возьмут себе по квартире, быстро примут аналогичные законы или постановления на всех уровнях властной лестницы. Эта бесчисленная армия чиновников и бюрократов незаметно и стремительно растащила бы бюджетные средства по личным карманам. Поддавшись искушению, я лишился бы и
