Наверное, приходилось Батову слышать такое, наверное, сам он не раз видел смерть близких и дорогих людей.
— Ты вот что, солдат, — тихим голосом, но твердо сказал Батов, — иди и сделай то, что задумал, только постарайся остаться человеком. Да, я понимаю, это почти невозможно!.. Но постарайся, сынок.
На Грозный с севера шла тяжелая техника.
Боевики потрепали части Внутренних войск, милицию и ополченцев: в первых числах января штурм города, превращенного в крепость, был приостановлен, так как, по мнению командования, «потери объединенной группировки неоправданно возросли».
После вынужденного затишья, 17 января 2000 года по Грозному выпустили первую тысячу тонн снарядов; штурмовые армейские группы, прикрытые с флангов огнем артиллерии и снайперскими парами, вновь начали наступление на позиции боевиков.
В Старых Промыслах на Катаяме, грозненском «Шанхае», что с картой, что на месте по ориентирам, заплутать плевое дело. Стемнело быстро. Зимние вечера за хребтом коротки, ночи долги и тревожны.
— Савва, я говорил… — шепчет Иван, — вечно тебя, чурбана, послушаю… «туда, туда!» Дубина…
Звонкий собачий брех, заставил Ивана пригнуться еще ниже; он распластался вдоль забора, бесконечно тянущегося в конец улицы. Ночью не только кошки, но и заборы серы. Во дворах тихо, безжизненно. Иногда затявкает псина, брошенная хозяевами, кинется с той стороны, хрипом зайдется. Савва одну пристрелил из пистолета. Хлопок — визг на всю округу. Иван за кучу песка так и рухнул. Савва доволен. Иван ему — чурка узкоглазая! Смеется калмык. Хладнокровный, одно слово.
— …и есть дубина.
— Э, брат, ти злой как собак! — коверкает Савва русское произношение.
Савва через «ночник» оглядывается вокруг себя. С Саввой воевать спокойно, потому что задница твоя будет прикрыта, если Савва взялся ее прикрывать. Так и сейчас: по левую сторону Савва, по правую Иван. Оглядываются, тысячу раз оглядываются: один неверный шаг и все — смерть — мина или пуля.
— Глянь-ка, чего там, — Иван указывает рукой туда, где в рыжих всполохах вырисовался силуэт бэтера, выдохнул облегченно. — Наши!
Закопченный лейтенант Ивану понравился сразу, хотя, конечно, он не девка, чтобы нравиться. Летеха пехотный и есть: на щеках щетина окопная, шапка-таблетка несуразная на голове, кирзачи в колено. Но бравый летеха — растоптался на войне, наверное, еще с Дагестана топает, и все на переднем крае, передке.
У кострища человек десять солдат такие же закопченные. Намерзлись — тянут черные пальцы к пламени, того и гляди, опалит: задубела кожа — дымком не согреешь — так и суют прямо в огонь.
— Мы вас еще днем ждали. Ротный сказал, что снайперов нам придадут. Мы ждали, ждали.
Лейтенант говорит, словно торопится куда, рукой трет шею. Бинт у него вокруг шеи. Шея длинная, подбородок над ней торчком вперед.
— А… это? — заметил лейтенант Иванов взгляд. — Сегодня «вованы»… Не-е, «вованы» не вояки, менты и есть. Жаль пацанов… Шли на тот дом, — он махнул неопределенно, — прикинь, за бэтером в колонну по двое. От снайпера прятались. А по ним из миномета ка-ак шмякнули. Две мины — двенадцать трупов. Ранены-ых! Мы вытаскивали… Меня и шмякнуло осколком, — он снова потер шею, — так шмякнуло.
У костра потеснились.
Иван присел на снарядный ящик, упер приклад в ботинок, тот самый «натовский». Ствол на плечо. Потянуло с боков знакомой солдатинкой: прокисшими портянками, давно не мытыми телами, горелым порохом. У войны свой запах — специфический.
— Чего по ночи… а если б пароль сменили? У нас часто бывает.
— Заплутали, — сдержанно ответил Иван, скосился на Савву.
Савва папироску достал. Запахло коноплей. Едко — как с осенних жженых листьев. Бушлаты у костра заворочались, глаза загорелись жадно.
— Да-а… А так бы шмальнули, угробили б вас… Мои деваху местную притащили. Плечо — синяк, и дырка в руке. Она, типа, ее ранило шальной пулей. Беженка, типа! Прикинь, — лейтенант вдруг подобрался весь. — Но я глумиться не дал… сам застрелил.
Заволновалась «солдатинка». Послышалось хриплое, брошенное с обидой:
— Интеллигент.
Громко дрова трещат — сосна: стулья, столы из дворов по округе натащили и жгут.
Но услышал Иван, и лейтенант услышал.
— Попиз…те там.
Савва братанов-срочников не обижает — передал косяк по кругу.
Лейтенант фляжку достал.
— Мои водки ящик надыбали… Жрать хотите?.. Ротный забрал себе, а я вот отлил немного. Тебя как? Меня Перевезенцев Роман, — и протянул руку.
— Знамов, сержант, — чтобы не было конфузов, сразу обозначил свое звание Иван. Лейтенант, хоть и интеллигент, но простоват был.
— А-а, понятно. Контрактники? У меня тоже двое «контрабасов» во взводе были.
— Тот узкоглазый… Савва-калмык. Мы с ним на первой под Аргуном…
Не для форсу и хвастовства сказал Иван про первую войну — мельком лишь упомянул. Завтра им придется вместе с этим лейтенантом и его «сроками» идти в бой. Лейтенанту так будет спокойнее — стреляные, значит, надежные.
Лейтенант понял Иванов расклад.
Закурили.
Пухает в городе, но лениво. Вдруг, будто гороха рассыпали, защелкало, все громче и громче. Взрыв, второй… Понеслось.
— У Дома печати где-то, — предположил Перевезенцев. — Нам на завтра приказано продвинуться левее от бензоколонки, вглубь квартала. Сегодня до обеда тыкались, тыкались… а у них позиции.
Спали у костра. Вповалку. Ящиков снарядных вокруг набросано в беспорядке; длинные как гробы — те от ракет. В костер все идет, что горит — не взрывается.
Соснули и Иван с Саввой час другой до времени.
Договорились с лейтенантом Перевезенцевым, что даст он им сапера; тот проведет их через свои мины. Хорошего даст сапера. Идти решили по самым ранним сумеркам.
Утром на войне, как перед долгой дорогой — присесть нужно. Не чтоб хорошо встретили, а чтоб пуля мимо пролетела, чтоб свои не обстреляли, чтоб… да много на войне всяких «чтоб». Заворошились идти. Савва и не спит уже. Иван ботинки перешнуровал, попрыгал — не звенит нигде, не стукает. Перевезенцев у костра: фонариком водит по солдатским лицам, материться неинтеллигентно. Один поднялся, закашлялся.
— Где Ксендзов? — спрашивает лейтенант.
Солдат сквозь кашель:
— У себя… в гробу Ксендзов, — и обратно завалился.
Тут лейтенант выдал такого отборного мата, что Иван подумал: интеллигентность лейтенанту Перевезенцеву не идет, а вот так по-боцмански, хоть святых выноси, даже очень к лицу закопченному пехотному летехе.
Лейтенант стал хвататься за ящики — которые длинные от ракет; хлопал крышками, будил спящих вокруг. Наконец, открыв очередной, нашел то, что искал. Иван заглянул через лейтенантское плечо. В ящике, обхватив руками автомат и прижав грязные ладони к груди, лежал солдат. Иван сначала подумал, что это «двухсотый», так блаженно покоилось его тело в затасканном сальном бушлате — убрали, чтобы не на глазах.
Тело издавало булькающие звуки, не шевелилось. Перевезенцев пнул ногой по ящику. Безрезультатно.
