– Да, – признался я откровенно. – В доме моих родителей была старая коробка из-под чая. На ней был изображен то ли китаец, то ли японец с надписью: «Hans Jorg tea». Ведь ты знаешь, что у меня не слишком богатая фантазия и мне приходится все брать из окружающей меня действительности. Я даже фамилию не могу придумать.
– А Иоанна? – спросила меня дочка.
– Подозреваю, что это художница, которая каждый год летом приезжает отдыхать к нашему лесничему, – догадалась моя жена. – Она постоянно пьет и ругается со своим мужем. Не понимаю, Генрик, почему ты создаешь типы мужчин, совершенно на тебя не похожих. Насколько я тебя знаю, ты бы ни минуты не задумался, влепил бы ей пощечину.
– Конечно, отец бы ей врезал, – заявила Уршула.
– А я бы этого сделать не мог, – вдруг вмешался в разговор мой сын.
Мы посмотрели на него. Неожиданно я заметил, что мальчик очень бледен, у него неуверенный взгляд, темные круги под глазами и немного дрожат пальцы. Я почувствовал, что, вероятно, в его жизни произошло что-то плохое и, если я не протяну ему руку, мой мальчик утонет.
– Зайди ко мне сегодня вечером, – предложил я ему, и в этот момент он покраснел.
– Я никогда бы не полюбила такого ущербного придурка, как герой несостоявшегося отцовского романа, – ораторствовала за столом Уршула. – Мужчина должен быть жестким, отважным…
– Заткнись! – прикрикнул я на дочь.
Вечером я читал книгу Вольфганга Виклера о золотистых цаплях: «В закрытой, хорошо обеспеченной кормом колонии золотистых цапель Отто Кениг обнаружил явление, которое полушутя, полусерьезно определил как „разнузданность от достатка“. Молодые цапли, уже созревшие в половом отношении особи, постоянно продолжают клянчить у родителей корм (и в самом деле, старые цапли их кормят, поскольку молодые довольно нахальны и родителям ничего не остается как их кормить). Случается даже, что молодые цапли выклянчивают у родителей корм, который потом отдают собственным детям! Одновременно гнездо продолжает оставаться спальным местом для всей семьи. Следующей весной молодые цапли стремятся вывести птенцов в том же месте, где они выросли, следовательно, строят свое гнездо на гнезде родителей. Молодой самец подбирает себе в партнерши по возможности хорошо знакомую особь, другими словами, ту, которая была с ним всегда рядом, а это или одна из сестер, или мать. Тем временем отец вовсе не отказывается от своих прав, так что сын играет роль мужа, только пока отец где-то летает. Эти цапли не приобретают тех необходимых качеств, которые обычно перенимает молодая цапля, когда, покинув родителей, ей приходится самой устраивать жизнь».
Я услышал шаги сына, отложил книгу и погасил лампу, потому что в темноте, когда не видно глаз и лица, иногда легче разговаривать. Сын, похоже, тоже об этом знал, ибо, войдя в комнату, даже не спросил, почему я сижу в темноте. Пододвинув небрежно стул к моему столу, он безразличным голосом заявил:
– Я помню твоего Ганса Иорга. Ты мне о нем довольно часто рассказывал, когда я был маленьким. Но это был совсем другой Ганс Иорг.
– Да. Это был совсем другой Ганс Иорг, – согласился я.
Когда сын был маленьким, и мы еще жили в городе, я иногда брал его на прогулку в пригородные районы и там, остановившись перед какой-нибудь виллой, говорил: «В этом доме живет человек, которого зовут Ганс Иорг. Как раз он и подбрасывает писателям разные сумасшедшие идеи для их книг. В этой вилле он держит также различных героев, которых он одалживает другим, чтобы о них писали». А сын спрашивал: «Неужели у него живет Виннету?». «Да, сынок, – отвечал я, – но ты помнишь, что Виннету носил с собой лекарства?» Из кисета для трубки я сделал ему мешочек для лекарств с несколькими таблетками витамина С. Я разрешал ему носить кисет на груди и время от времени – особенно весной или осенью – пососать витаминину.
– Твой Ганс Иорг сейчас стал другим, – повторил сын.
– Он и должен быть другим, потому что вы стали старше, – ответил я.
И тогда мой сын, студент медицины, неожиданно соскользнул со стула и в темноте припал к моим рукам.
– Отец, я не состоялся, понимаешь? Не состоялся как мужчина. Если ты мне не поможешь, если не найдешь для меня какого-нибудь знаменитого врача, не поговоришь с ним обо мне, не поедешь к нему со мной, я покончу с собой.
– Спокойно. Только не драматизируй. Расскажи мне подробно обо всем, что случилось.
Сын поехал за город со своей сокурсницей, был вечер, лес, безлюдное место. Он ее хотел, она тоже. Но в тот момент, когда должно было произойти сближение, он неожиданно почувствовал, что ничего не может. Девушка как будто его поняла, погладила по голове, и они вернулись в город. Но он сгорал от стыда, чувствовал себя осрамившимся.
– Отец, я знаю, как это можно лечить. Иохимбин, кантарилин, тестостерон или сильбестрол[38], – говорил он, – но ведь я не могу пойти к какому-нибудь ассистенту и попросить выписать рецепт. Скажи, что это для тебя. Тебе дадут, ведь ты уже в том возрасте…
– Перестань, – сказал я, – разве ты не понимаешь, что никакое лекарство не поможет? Неужели ты и в самом деле, окончив два курса, научился лишь тому, что таблетка или укол могут избавить от страха, который тебя охватил? А Луция? Что с Луцией?
– Луция уехала с родителями на три недели в Болгарию.
С Луцией он встречался год и, похоже, они уже спали друг с другом. Да, с Луцией все было в порядке. Но Луция уехала, и он хотел попробовать с другой.
Я отстранил его от своих колен, встал с кресла, зажег свет.
– Ты дурак, – сказал я. – Почему ты хотел что-то сделать вопреки своей воле, вопреки внутреннему желанию, считая, что мужчина должен иметь много женщин? Неужели ты думаешь, что нет мужчин, для которых иметь одну женщину – это все равно, что иметь их всех; и что верность женщине является чем-то позорным для мужчины? Живя с женщиной, мы учимся вместе с ней нашей собственной любви, создаем собственную неповторимую поэзию. Историю только нам присущих жестов, запаха, шепота. Достаточно увидеть другой жест, почувствовать другой запах, услышать другой шепот – и мы неожиданно становимся мертвыми.
– У тебя было много женщин, – сказал он. – Я знаю, что ты много раз изменял матери.
– Действительно, – признался я, – но разве из-за этого я стал лучше, совершеннее?
– Все это красивые слова, отец, а я изучаю медицину. Говори со мной немного иначе, а то я тебе не поверю. Не корми меня поэзией, если я знаю, как действует сильбестрол.
– Хорошо. Ты очень устал, учишься дни и ночи. Живешь в общежитии; догадываюсь, сколько раз ты не ел завтраки, обеды и ужины. Ты стал похож на скелет. Тебе хотелось это пережить в лесу – быстро, раз, два: боялся, что кто-то вас может увидеть. Дай слово, что в течение полугода ты не прикоснешься и не попытаешься это сделать ни с какой другой девушкой. Подожди Луцию. А я тебе клянусь, что, если за полгода у тебя ничего не изменится, я с тобой схожу к самым знаменитым врачам. Поверь мне еще раз, так, как ты всегда мне верил.
– Хорошо, – сказал он и вышел, прихрамывая.
Он снова уехал, а я пережил ужасный месяц, пугаясь, когда приходил почтальон или раздавался телефонный звонок, представляя себе как в телевизионных известиях скажут, что где-то там, в каком-то городе, какой-то студент выпрыгнул из окна общежития, не выдержав собственного позора. Я дрожал от беспокойства и десятки раз выводил из сарая машину, чтобы поехать к сыну, выслушать его признания, посоветовать, заставить что-то делать. Я ничего об этом не сказал жене, поскольку мне казалось, что интимный мир мужских переживаний уже взрослого сына может только прибавить ей забот, тем более, что она бессильна чем-то помочь ему. Мне представлялось, что я как мужчина должен нести ответственность за проблемы сына. Впрочем, в это время я начал чувствовать к жене нечто вроде легкой неприязни, так же как и к дочери, и к Зофье, которую я перестал навещать, и к Розалии – я даже на прогулку по лесу ходил по совсем другим дорожкам, лишь издали услышав топот копыт ее жеребца. Запах тела моей жены раздражал меня, а когда ночью ее пальцы влезали под мою пижаму, мне казалось, что это хищные когти, которые через мгновение меня растерзают. «Отстань от меня, – говорил я со злостью, – ведь ты знаешь, что я думаю о новой книге». И вставал с кровати, чтобы лечь на диван в своем кабинете. В темноте я слышал шепот сына, чувствовал на ладонях жесткую щетину его мужских щек, думал о страхе, который где-то