него?!
Я ощутил невыразимую усталость.
— О какой зависимости ты говоришь…
— Нет! Никогда я не доверю судьбу человечества «рукам» негуманоида! — Его уже трясло от ярости. — Никогда, слышишь!
— Ничью судьбу ты ему не доверяешь…
— Ты предатель! Ты просто псих! Не может нормальный человек так служить чужим, чуждым интересам! Я встал и посмотрел на него с презрением:
— Ничьим интересам я не служу, Ларсен. В отличие от тебя, который всю жизнь служил и теперь не способен принять самостоятельное решение, хотя отлично понимаешь, насколько оно необходимо. Я подчиняюсь единственно соображениям здравого смысла, и именно он обязывает меня бороться против всего, что подрывает его устои. В том числе — против твоей инерции безликого служаки!
Он оттолкнулся спиной от стенки и потянулся к флексору, точь-в-точь как Рендел два часа назад. И так же, как тот, опустил руку.
— Ступай, — прошептал он, может быть, даже не мне, а какому-то своему кошмарному видению. — Не буду… больше спорить. Ни с кем… никогда уже!..
— Поспорь, наконец, с самим собой, — посоветовал я. — Пришло время свести счеты. А что касается меня, я не могу тебя слишком долго дожидаться.
Глава тридцать вторая
В сущности, я вообще не мог больше позволить себе ждать. И все же, когда я чуть позже сел за свой письменный стол, чтобы набросать доклад Медведеву, я уже знал, что не понесу его Чиксу прямо на следующий день. Состояние аффекта прошло, и теперь наступил черед тревожных колебаний, обоснованных сомнений. «Нет, не завтра, — думал я. — Может, послезавтра…» Я должен был внимательно обдумать все мыслимые последствия такого переломного хода. Да и, в конце концов, кто такой Чикс? Какой- то негу-маноид… Я вспомнил, как мы вместе тащили Странного юса из биостанции, как он показывал мне чудеса на звездолете, демонстрируя сверхмощь,… или просто проявляя гостеприимство? И как он поторопился выпроводить меня с юсианской базы после того, как рискнул открыть мне так много юсианских Проектов… Кто он такой? Разумное существо, которое, подобно мне, колеблется и сомневается? Которое стремится к тому же, к чему и я, просто потому, что несколько раз встретилось со мной, каким-то случайным гуманоидом, поняло меня… хоть в какой-то мере? Что объединяет нас, кроме тех кратких мгновений почти дружеской сопричастности, которая, может быть, существует только в моем воображении?
Я закончил план доклада, а вопросы продолжали настойчиво давить мой разум, путая все и не давая ни одного четкого ответа. Я упрятал блокнот в сейф с намерением утром написать сам доклад целиком. Потом быстро помылся, поужинал несколькими бутербродами и, заведя будильник на час до восхода Ридона, лег, чтобы поспать в оставшееся время.
Сквозь сон я услышал, как кто-то входит в холл, и в тот же миг оказался у двери, ведущей туда из спальни. Пинком открыл ее, сжимая в руке всегда заряженный флексор… В красноватых сумерках на меня как-то странно смотрела Элия. Я помедлил, прежде чем опустить флексор, но совсем его не убрал — я уже не верил никому на этой базе, и вообще никому и нигде.
— В другой раз не забывай запираться, раз ты так… неспокоен, — она приблизилась ко мне, плотно укутанная в толстый клетчатый плед и дрожавшая так, что у нее стучали зубы. Она смущенно пожаловалась: — Холодно мне… Очень… И оставь в покое этот флексор. Я пришла без своего.
Заметив мои колебания, она с неким слабым подобием улыбки на пересохших губах распахнула одеяло. На ней была только длинная шелковая ночная рубашка — было ясно, что оружие ей спрятать негде. Теперь настала моя очередь смутиться. Я швырнул флексор на стол, он с неприятным стуком шлепнулся на деревянную крышку. А Элия вдруг неожиданно устремилась к двери в коридор и защелкнула замок. Потом повернулась ко мне, продолжая дрожать. Я импульсивно потянулся обнять ее, но она, пошатываясь, стала отступать к тахте. Забилась в уголок и нервно подтя-. нула плед к подбородку. Волосы ее беспорядочно упавшими прядями обрамляли лицо, неестественно осунувшееся от напрасного усилия скрыть какое-то внутреннее напряжение. Светлые глаза с резко контрастирующими черными расширенными зрачками словно фосфоресцировали, столь явным был излучаемый ими ужас.
— Это не от холода, — сказал я хрипло.
— Нет… Я боюсь!
— Чего?
Она смотрела на меня, будто ожидая, что я пойму ответ по одному выражению ее лица, без слов. Но я, к сожалению, понимал только одно — что получить ответ для меня чрезвычайно важно. Именно сейчас! Я присел рядом — медленно, осторожно, что-то подсказывало мне, что малейшим резким движением я оттолкну ее от себя. Иодновременно я испытывал тягостное чувство вины: женщина, в которую я, кажется, влюблен, пришла ко мне за утешением, а я вместо того слежу за ее реакциями. И вся моя деликатность имеет одну цель — склонить ее к какому-то, видимо, мучительному признанию.
— Ну же, Элия… — я слегка коснулся кончиков ее побелевших пальцев, стиснувших одеяло. — Ты должна мне сказать.
— Должна? — она еще больше вжалась в уголок тахты. — Как раз в этом я не уверена. Я не знаю… кто ты?
— Незадолго до твоего прихода я тоже задавал себе этот вопрос. Только о некоем негуманоиде. А мы — люди…
— Какое это имеет значение? — она понурилась, — Люди, юсы. Неизвестность всегда одинаковая. Или почти одинаковая: кто он, тот, что напротив меня?
— И все же наступает момент, когда у нас нет выбора, когда мы должны поверить друг другу, даже вслепую.
— Должны? Ты говоришь так, будто вера — что-то такое, чему можно приказать.
— Послушай, Элия, — отбросил я всякую деликатность, — не знаю точно, чего в последнее время боитесь и ты, и Вернье, да, похоже, и Рендел, но мне ясно, что это что-то еще только предстоит. И от вас зависит, произойдет это или нет. — Иначе ты бы не пришла сюда в таких расстроенных чувствах. Но я сразу скажу тебе: не делай! Откажись…
— Как ты может так советовать, даже не зная, о нем идет речь! — воскликнула она.
— А вот могу, потому уже представляю себе ход ваших мыслей. И мне этого достаточно, чтобы проникнуть в суть ваших намерений. И я не сомневаюсь, что это будет непоправимой ошибкой, а если в этом участвует Рендел, то и просто мерзостью!
— Рендел… — Элия прикрыла глаза. — Он тогда заставил меня показать тебе заброшенную базу и израсходовал заряд преобразователя, чтобы задержать нас там. Он был уверен, что мы не сядем снова в «кит» после задействования той программы. Да-да! Он мне все подробно объяснил. Он не хотел посягать на нашу жизнь, он просто собирался отвлечь твое внимание!.. — Отвлечь от чего?
— От… нашей работы… строго засекреченной. И после этой фразы, не содержавшей никакой конкрет-лой информации, Элия вдруг перестала сдерживаться и отчаянно зарыдала. Некоторое время я наблюдал за ней, подозревая, что и этими слезами она сейчас стремится отвлечь мое внимание. Но она столь явно страдала, и ее слезы текли по лицу столь искренне и неудержимо, что только маньяк продолжал бы считать их нарочитыми. Внутри у меня будто рухнуло все, что до сих пор сдерживало нормальные человеческие чувства — осторожность, мнительность, боязнь обмана, чужого притворства, собственной откровенности…
Я прижал Элию к себе, поцеловал ее мокрое, испуганное лицо, глаза, блестевшие от слез. Плед сполз с ее плеч, и я ощутил мягкость ее рук, робко обнимавших меня с надеждой и мольбой о нежности. Я бережно поднял ее, как нечто бесконечно дорогое и ранимое, и понес в спальню.
— Ненавижу юсов! — прошептала она, все еще дрожа. — Пойми меня… Ненавижу их…
